Именно это - Инго Нирман

— Выглядишь ты хреново.

В словах Акселя не было ни озабоченности, ни сочувствия: как хочешь, мол, так и выгляди, имеешь право, я ни во что не вмешиваюсь и не хочу тебя задеть.

— Ты отговорился от них тем, что должен помочь мне?

Это значило, что помочь Юлиусу — плохая отговорка. Он покачал головой, но все же взял Акселя за предплечье, выдавая тем самым свое желание сосредоточиться, страх неудачи и бурную радость удачи.

Аксель пальцами той же руки взял за предплечье Юлиуса, который не выказал намерения освободиться. Аксель держал его крепко, даже слишком крепко.

Немного боли и возбуждения — вот все, что он мог дать другим. Ему хотелось изменить это, но ничего лучшего в голову не приходило. Улыбка у Акселя вышла мягкой и слабой, как после долгого выздоровления.

Затянувшееся молчание могло означать близость. Юлиус ничем не выказал, что осознает и признает ее.

Поспешив воспользоваться этой предполагаемой доверительностью их отношений, Аксель тут же дал Юлиусу повод обидеться:

— Почему ты все время делал вид, что не замечаешь меня?

— Я? Делал вид?

— Ты отлично это знаешь.

— Будешь приставать, я ведь могу и отреагировать. И не говори, что это ты от волнения… Мне это не помешает.

Не помешает чему? Ударить или уйти?

— Да брось ты!

— Говорю тебе, не помешает. Проверить на деле — или на словах?

— Неужели тебе надо объяснять, что я буду этим очень огорчен?

— А мне-то что?

— Тут какое-то недоразумение.

— Никакого недоразумения нет.

— Но я хочу знать, в чем дело.

— Еще раз говорю, не приставай.

— Не волнуйся, милый…

— «…Будет ночь светла»? — О, ночей у нас с тобой впереди еще много.

— Таких, как эта? — Юлиус указал туда, где исчезли спутники Акселя.

— Вижу, ты осведомлен лучше, чем я.

— Раз видишь, значит, тебе и впрямь виднее.

— Ну, что еще тебе объяснить?

— Тебе непонятно, как это так: вроде бы я заинтересован — и ничего не знаю?

— Но ведь ты всегда можешь узнать. Свободной рукой Аксель обнял Юлиуса за шею, нагнул его голову и поцеловал, а потом внезапно отпустил. И остался стоять, пока тот уходил.

Через несколько шагов Юлиус очутился там, куда ушли те трое. Там были ступени, ведущие неизвестно куда. То ли карабкаясь вверх, то ли спускаясь все ниже, он постепенно возвращался на землю.

Собрание

Он не узнал их. Они сидели на табуретах, которых в зале было еще несколько штук, точно все еще продолжая собрание, число участников которого сократилось до них двоих. Юлиус видел их темные силуэты на фоне огромного окна. Матовое стекло скрывало мощную подсветку или же невдалеке за окном находилось необычайно ярко освещенное здание. Достойная роскошь, дарившая тень всему, чего здесь можно только пожелать.

Юлиус уселся так, чтобы они его заметили. Один из них приложил ладони к лицу и привычным жестом тут же отвел их. В свои сорок с небольшим он носил рубашку в голубой и фиолетовый ромбик, закатав рукава высоко над локтями, и легкие замшевые ботинки.

— Ты все-таки пришел? Меня зовут Бруно. А это — Буркхард.

Он произнес это вполне дружелюбно, чуть-чуть склонив голову набок, так что воображаемая прямая, проведенная через нос и подбородок, оказалась бы нацеленной точно на башмаки Буркхарда, почти такие же, как у него, только тот выглядел старше лет на десять и был одет во все черное.

Юлиус был для них мальчиком, снятым на несколько часов. Он даже не услышал, а увидел, как отвечает им: «Я всегда держу свое слово». На нем были только дырявые, а может, по моде нарочно продырявленные джинсы и длинный шарф, свободно свисавший с плеч подобно пастырскому омофору, лишь одним концом небрежно переброшенный через согнутую в локте левую руку.

Он был путаной-гастролершей, ни с кем и ни с чем не связанной, и демонстрировал это. Возраст неумолим, но они успели найти и закрепить свой имидж: физическая убыль, пусть вежливо, но тем не менее неумолимо съедающая клетку за клеткой, — это достоинство. Таков закон, и деньги — пророк его.

Впрочем, у них с имиджем никогда проблем не было. Патентованные средства от облысения давно уже продаются на каждом углу. Жирок — лишь свидетельство нежелания тратить время на фитнес. Для секса и для ощущения власти над партнером — то, чего им хотелось — это не имело значения. Они могли позволить себе покупать и покупали то, что им нужно. Даже если кто-то из покупаемых испытывал отвращение, на цену это практически не влияло. Да и не настолько еще они были отвратительны, чтобы задумываться и страдать от этого.

Время, пока возраст не доконает их, у них еще было. Многие умирали моложе. Они были богаче многих, а те, кто еще богаче, были по большей части моложе Бруно и Буркхарда.

— Настоящие деньги могут все. У нас нет настоящих денег. Это всего лишь карманный вариант.

— Отвратительными бывают только люди, деньги — никогда. Деньги — они на самом деле не то, чем кажутся. О людях этого сказать нельзя.

— Всем хочется искорежить людей по-своему, причем так, как никому бы и в голову не пришло корежить что бы то ни было, если бы под руку не попались люди.

— Какая жалость, что тебя вовремя не хватил кондратий. Никаким способом, никакой нейрохирургией нельзя приучить людей ни жить в нищете, ни жить так, как им хочется.

— Да и зачем, если все равно всем кажется, что кругом одни иллюзии?

Юлиус усмехнулся. Они были ему неинтересны. Его пристальный взгляд давал понять, что пора заканчивать ненужный треп.

Он чувствовал себя в своей роли, лишь когда заставлял других поверить, что им удалось вывести его из равновесия. Когда они начинали браниться и обороняться, он отмечал лишь, сколько миров отделяет их мир от его.

— Что бы я ни делал, это всегда урок другим: посмотрите-ка на себя, ребята, и на свои собственные заморочки.

Это сказал Бруно, оставаясь искаженным или, может быть, недорисованным силуэтом.

— А он не ценит своего таланта, — заметил Буркхард без всякой иронии, но и не стараясь избежать ее. Для него самого все тоже еще только начиналось. Как будто годы его вообще не коснулись. Молодые, сталкиваясь с чем-то впервые, просто открывают для себя больше истории. Ему-то открывать уже нечего.

Ни совесть, ни иные сомнения не доставляли Бруно никакого беспокойства. Ну и что ж, что он не умеет вписываться в ситуацию, — это еще не повод избегать неожиданных ситуаций. Что было, то было, а чего не было, того уж точно никогда больше не будет. Нет, внешне он реагировал на новую ситуацию, но внутренне это была реакция на то, что в данный момент происходило с ним самим.

Короче, он ничего не знает и знать не хочет. Юлиус продолжал молчать, Бруно же был достаточно сильным человеком, чтобы счесть это вызовом.

Юлиус держал слово, Бруно был достаточно предсказуем. С каждой минутой Юлиус чувствовал себя все более уверенно. Пусть Бруно воображает себе, что хочет, так только спокойнее.

Сейчас я для него — женщина. Не такое же существо, как он, а совсем другое, женское, уселось ему на колени в своих дырявых джинсах. Бруно положил руку на ее маленький животик и, медленно скользя вниз, дошел до лобка и сжал то, что было под ним.

Грудь, голова и гениталии Бруно росли и росли, приобретая невероятные размеры. Каждое прикосновение вызывало удар грома, тут же возвращавшийся к его владельцу. Каждая волна возбуждения превращалась в чудо, сопровождавшееся радостными «о!» и «ах, это потрясающе!» Бруно двигался, входил и выходил, сначала здесь, потом там, все глубже погружаясь в свои ощущения.

Он не навязывал своей воли. Позволял ей самой выбирать позы и быть немножко жестокой. Не затем, чтобы постепенно завладеть ею, а чтобы она добровольно раскрыла ему свои тайны. Призывающе похлопал ее по заднице: «Мы с тобой шикарно потрахаемся». И: «Я пьян, но так даже лучше…» Ожидая, что она скажет «дай» и возьмет в рот.

Он говорил и говорил, как будто это добавляло остроты его ощущениям, пытаясь преодолеть то ли печаль, то ли разочарование. А она отвечала мягко, тихо, с улыбкой: «Войди в меня». Я так счастлива — тире — я так несчастна.

Она сидела, немного откинувшись назад, с закрытыми глазами, как будто ее мутило. Он, конечно, мог заметить, что ее щеки ничуть не порозовели. Она не расслабилась, и ее дыхание оставалось спокойным.

Когда все кончилось, она так же спокойно открыла глаза, закрытые отнюдь не от сонливости или страсти. Но к началу не возвратилась. Ее неподвижность заставила Бруно прийти в себя. Тот не испугался, а лишь снова набросился на Юлиуса.

— Что такое жестокость? — спросил Буркхард. — Я имею в виду для тебя?

— Пытка, — коротко ответил Юлиус.

— Тебе приходилось быть жестоким? Он кивнул.

— Тебя кто-то научил?

— Я сам научился.

— А быть в роли жертвы?