Детектив и политика 1991 №2 - Джон Гоуди

— Давай обыщем его, — горячо шептал Лонгмэн. — Если это "фараон", да еще вооруженный… — он не сумел совладать с эмоциями, и его голос сорвался с шепота на достаточно громкий хрип.

Когда вопрос, обыскивать ли пассажиров, встал перед ними несколько недель назад, они решили не делать этого. Шансы, что кто-нибудь в вагоне окажется вооружен, были ничтожны. К тому же только идиот пустил бы оружие в ход при таком неравенстве сил. Что до ножей, то они не могли представлять серьезной опасности.

А мужчина действительно был похож на не первой молодости полисмена в штатском.

— Хорошо, — сказал Райдер, — прикрой меня.

Пассажиры торопливо убирали ноги из прохода, давая Райдеру пройти. Он остановился напротив мужчины.

— Встать! — скомандовал он.

Медленно, не отрывая испуганных глаз от Райдера, мужчина поднялся. Сидевший рядом с ним хиппи самозабвенно чесал под пончо свое, как видно, давно немытое тело.

Том Берри

Услышав слово "обыск", Том Берри насторожился. Ему показалось, что главарь разглядывает его, размышляя над тем, что нашептывал ему сообщник. Его бро-сило в жар. Черт! Неужели они его вычислили? Под пончо на голом теле он чувствовал тяжесть своего "Смит и Вессона" 38-го калибра. Да, но что он будет с ним делать?

Решение надо было принимать срочно, поскольку опасность слишком очевидна. По инструкции оружие для полицейского священно и он не имеет права отдавать его кому-либо. Его следовало защищать, как свою собственную жизнь. С ним нельзя расставаться, если только ты не презренный трус, который хочет выжить любой ценой. Правда, как раз таким трусом и признавал себя Том Берри. Он позволит им обнаружить и забрать его револьвер и личный жетон, пальцем не пошевельнув, чтобы защитить свою э… честь. Они, наверное, вмажут ему пару раз, но вряд ли зайдут дальше. Убивать его не будет никакого смысла. "Фараон" без оружия не опасен. Он просто смешон.

Ну и пусть смеются. Как и презрение товарищей, смех, конечно, причинит боль, но ведь это не смертельно! Поболит и перестанет.

Так он еще раз предпочел бесчестие смерти. Но ведь Диди посмотрит на это иначе. Она будет даже довольна таким его решением по целому ряду причин, в числе которых, как он надеялся, не в последнюю очередь будет ее привязанность к нему. Другое дело начальство. Оно-то уж, разумеется, предпочло бы видеть его мертвым, но не опозорившим честь мундира.

Тем не менее, когда главарь направился к нему, он автоматически поддался индоктринации, накачке, промывке мозгов (называйте как хотите) и снова стал всего лишь полицейским, безусловно верящим во всю эту чушь про гражданский и профессиональный долг. Он скользнул рукой под пончо и начал изо всех сил почесываться, постепенно подбираясь к револьверу, пока наконец не нащупал его твердую деревянную рукоятку.

Главарь остановился рядом и внешне безразличным, но угрожающим голосом распорядился: "Встать!"

Берри уже сжимал рукоять револьвера, когда мужчина, сидевший слева от него, начал тяжело подниматься. Поэтому Том так и не узнал, хватило ли бы у него духа пустить револьвер в дело. Его полицейское чувство долга, подумал он, сверкнуло и погасло, как неоновая вывеска китайского ресторанчика.

Только сейчас он заметил, насколько похож его сосед на штатского полисмена. Главарь обыскал его со знанием дела, тщательно прохлопав каждую складку одежды и, убедившись, что оружия у мужчины нет, вынул из внутреннего кармана бумажник и приказал ему сесть. Быстро просмотрев содержимое, он небрежно швырнул бумажник на колени мужчине.

— Так ты газетчик, — констатировал он. — А тебе говорили когда-нибудь, что ты очень похож на "фараона"?

Бедолага покраснел, по его лицу струился пот, но голос прозвучал на удивление ровно:

— Говорили и неоднократно.

— Ты репортер?

Мужчина печально покачал головой.

— В кварталах, где живут актеры, меня забрасывают гнилыми помидорами. Я имею несчастье быть театральным критиком.

Казалось, главаря это позабавило.

— Надеюсь, тебе понравится наше маленькое шоу, — сказал он.

Берри подавил смешок. Предводитель вернулся в кабину машиниста, а Берри снова начал старательно чесаться. Его ладонь с растопыренными пальцами, как краб, проползла по голому животу, прежде чем он осторожно выдернул ее из-под пончо. Он скрестил руки, уронил подбородок на грудь и опять бессмысленно уставился на свои сандалии.

Райдер

Когда Райдер снова расположился в кабине машиниста, ему вдруг вспомнился яркий солнечный день, который, впрочем, нисколько не скрашивал унылого городского пейзажа. Они шли по улице с Лонгманом. Тот внезапно остановился как вкопанный и, заглядывая ему в глаза, задал вопрос, который, должно быть, давно снедал его.

— Скажи, а почему такой человек, как ты, берется за это дело? То есть, я хотел сказать… Ты способный, намного моложе меня и вполне мог бы иначе заработать на жизнь. На хорошую жизнь, я имею в виду…

Лонгмэн сделал паузу, чтобы усилить значимость своих слов.

— …ты ведь не настоящий преступник.

— Я готовлю преступление, и это само по себе делает меня преступником.

— Хорошо, оставим это, — согласился Лонгмэн. — Я только хотел узнать почему?

Ответов было несколько, и каждый содержал долю правды, а значит — и неправды тоже. Он мог бы ответить, что его цель — деньги, или что он делает это развлечения ради, или что он идет на преступление потому, что помнит, как погибли родители, или потому, что видит многие вещи совсем не так, как видят их остальные люди… Возможно, любого из них оказалось бы достаточно для Лонгмэна. Не потому, что Лонгмэн глуп. Просто он предпочтет хоть какой-то ответ полной неясности.

И все же он сказал:

— Если бы я знал, почему я иду на это, я, может быть, отказался бы от всей затеи.

По всей видимости, этот уклончивый ответ удовлетворил Лонгмэна. Они продолжили прогулку, и вопрос больше не возникал. Однако Райдер понимал, что отмахнулся от него, потому что искать ответ значило заниматься самокопанием. Он не психиатр и тем более не пациент. Он видит перед собой факты собственной жизни, но не чувствует необходимости их толкования, каких-либо поисков смысла. Жизнь — причем жизнь любого человека — он воспринимал как глупую шутку природы. Если понимать хотя бы это, больше ничего не требуется.

Одна девушка как-то сказала ему с жалостью и гневом, что ему недостает какой-то очень важной черты человеческого существа. Он ни секунды не сомневался, что она поставила точный диагноз. Только правильнее было бы сказать, что недостает многих важных черт. Он пробовал разобраться, каких именно, но это занятие быстро ему наскучило. Может быть, главным недостатком было отсутствие у него всякого интереса