Тот, кто меня купил (СИ) - Ночь Ева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прижимаюсь к ней. Целую в губы. Глажу руками спину. Обхватываю ягодицы ладонями. Вдавливаю в себя. И она выгибается.
Всё то же самое, что в коридоре. Но я сдерживаю себя. Не позволяю прорваться грубой дикости — и получаю отклик.
— Ты тоже ничего так. Приятная, — позволяю себе поддеть её, за что получаю кулачком в плечо. Ух ты. Дерётся. Это забавляет меня. Смеюсь. Нет. Хохочу. И тяну-таки её в спальню.
Под покрывалом — белая простынь. Ослепительная. Гладкая. Прохладная. Новая. Она постелила её для себя? Или всё же думала, что одиночеством её брачная ночь не закончится?
Я слышу, как Тая шумно сглатывает. Секунда — и уже потеряла боевой пыл. Но решительность, кажется, никуда не ушла.
Она смотрит, не моргая, на постель. А затем, очнувшись, медленно расстегивает пуговки на халате. Я слежу заворожено. Как же эротично простое действие. Обыденное. Ничем не примечательное. И хорошо, что она делает это сама. Я и любуюсь, и наслаждаюсь. И понимаю: она действительно решилась.
Выдыхая, Тая распрямляет плечи. У неё красивая округлая грудь. Твёрдая, стоячая. И соски торчат задорно. И ореолы у неё светлые, нежные. Этим можно любоваться бесконечно.
Она первой ложится на кровать. Вытягивается с наслаждением. Закидывает руки за голову, отчего груди подскакивают вверх и становятся ещё красивее. Отчётливо проступают рёбра. Впалый живот втянут, ноги перекрещены. Наверное, она так справляется с волнением.
Белые трусики — кружевные. Не открытые, но изящные. Это бельё не похоже на добротный хлопок. Это почти произведение искусства. Молодец её подружка. Я уверен: трусики — её рук дело.
Я бы мог лечь на вторую половину, но решаю немного пошалить, чтобы снять напряжение, что невольно повисло в спальне. Ложусь рядом, бесцеремонно двигая её телом.
— Подвинься, жена. Нельзя быть такой толстой. Разлеглась на всю кровать, а я большой, не могу ютиться у самого края.
Мне удаётся. Тая хохочет, двигается, отпихивает меня руками и ногами. Я наваливаюсь на неё, делаю вид, что хочу укусить. Целую беспорядочно и руки, и пальцы, и куда попаду. А потом мои губы находят её сосок, и шутки заканчиваются.
Я целую её нежно и всю. От трепетных век, до пупка. Томительно. Нежно. Не спеша. И чувствую, как она разогревается, оживает, ёрзает, вздрагивает. Для неё всё ново. Но о таком отклике, наверное, мечтает любой мужчина.
Я избавляю её от кружева — единственной тряпки, что разделяет наши тела. Глажу по складочкам. Довожу до оргазма. Пью её стоны губами. Трогаю окаменевшие соски пальцами. Так приятно понимать: это сделал я. Она моя. И я сделаю её женщиной. Буду её первым и единственным.
Раздвигаю Таины ноги и сгибаю их в коленях. Устраиваюсь поудобнее. Её живот ещё слегка подрагивает после пережитого экстаза. Она готова — влажная, горячая, манящая.
— Эдгар, — у неё не глаза сейчас, а два тёмных провала.
— Не бойся. Я буду нежным и терпеливым.
Кивок. Вздох. Я вожу членом по её складочкам, задеваю клитор. Медленная пытка. Чувственное наказание. Головка легко погружается в её вход. Совсем немного. Чуть-чуть. Но с каждым разом — всё глубже. И вот я начинаю входить в неё. Придерживаю ноги. Смотрю ей в глаза — огромные, распахнутые.
Толчок. Её вскрик. Погружаюсь глубже и замираю. И в этот момент она двигает бёдрами, подаётся навстречу, вбирая меня без остатка, до упора.
Я вижу, как по виску у неё катится слеза, но уже не могу остановиться: двигаюсь медленно. Почти выхожу и погружаюсь снова. Двигаюсь, двигаюсь, двигаюсь. Быстрее, но не резко. В мареве страсти мне хватает сдержанности и ума не пронзать её, не вколачиваться.
Ещё. И ещё. Мышцы сводит от напряжения. Я пытаюсь удержаться и не навалиться на неё всем своим весом. В голове гудит. Тело скручивает перед близкой разрядкой. Я успеваю выйти и кончить ей на живот.
Стону сквозь зубы и содрогаюсь. И в это мгновение её пальцы зарываются в мои волосы, притягивают к себе. И я, не удержавшись, всё же подгребаю её под себя. Вжимаюсь всем телом, наваливаюсь всем весом и расслабляюсь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})— Вот и всё, — шепчут её губы. — Не так-то уж это и больно.
Удивительная. Она меня успокаивает или себя?
— Моя, — произношу громко и удивляюсь этому слову, что сорвалось с языка помимо моей воли. Но я не хочу сейчас думать об этом. «Моя!», — ревёт во мне первобытный дикарь, и я целую свою жену. Так долго, пока хватает дыхания.
26. Тая
Рано утром он уходит. Встаёт чуть свет. Плещется в душе. Одевается вообще не в спальне. Я делаю вид, что сплю. Он не заходит ко мне. Не возвращается. Не топчется в нерешительности на пороге. Не смотрит на меня спящую.
За ним просто закрывается дверь. Щёлк. Наверное, так уходят от нелюбимых жён или случайных любовниц на одну ночь. Или проституток. Мне почему-то обидно. В груди сжимается так, что тяжело дышать.
Вот как, как можно быть таким? После глубокой нежности и заботливости (он мыл меня собственноручно в душе, а потом всю ночь сжимал в объятиях, словно боялся, что я сбегу) — полное тотальное бездушие. Не поцеловал мимолётом, не поправил одеяло. Деловито собрался, натянул свои вещички и свалил.
Мне не хватает воздуха. Я смотрю на испачканную простынь. Здесь и его семя, и моя кровь. Два бурых пятнышка. К чёрту всё. Судя по всему, не фиктивность женитьбы для Эдгара заключается в сексе. Подтвердил свои права — и можно быть абсолютно спокойным. Нежность и прочие вещи для него ничего не значат.
Вот такая злая, лохматая, заспанная, я вылетаю на кухню. И останавливаюсь, как громом поражённая. Там стол, заставленный блюдами из «Тарантеллы». Разложены куски пиццы, салаты и прочие вкусности. И тирамису. И белый флаг записки: «Буду вечером. Не скучай. Э.»
Размашисто-летящий почерк. Он мне завтрак приготовил. Как мог. Но не поцеловал, вот же сухарь эдакий! Ну, ладно. Есть материал, его нужно изучить, а потом приспособить под себя. Или немного прогнуться местами — что поделать.
Это было настроение на весь день. С привкусом тирамису. Я глупо улыбалась Игорю. Эдгар водителя, видимо, на курсы сфинксов посылал: каменное изваяние и всё. Только вежливые «здрасьте». Открыть-закрыть дверцу.
— Ну что там? — трясёт меня, как яблоню, неспокойная Синица. Она взъерошенная, с воспалёнными веками. Впору её спросить, «что там». Хотя я догадываюсь. И лучше бы моя догадка оказалась ложной.
— Ты что, спала с этим упырём? — игнорирую я её наезд и наезжаю сама.
Синица сокрушённо вздыхает.
— Какой спала, какой спала… С ним разве уснёшь? Ах, Тайка, какой мужчина — ты себе даже представить не можешь. Вот это и я понимаю — секс. Нет, Секс с большой буквы! Всю ночь напролёт, почти без перерыва. Да он ушатал меня так, что я на ногах еле стою!
Всё, Синицу понесло, и я тихонько выдыхаю. Мне почему-то не хочется делиться подробностями брачной ночи. Это очень личное. Слишком. Не могу даже подруге рассказать.
— Ох, наплачешься ты, Линка.
— Да что там плакать, — передёргивает она плечами, как затвором охотничьего ружья. — Думаешь, раз я птица, то совсем без мозгов? Я же понимаю и вижу: я не его полёта. Мелковата. Не тот фасон. Так, развлечение на одну ночь, чтоб на спинке кровати ещё одну зарубку поставить. Но как бы тебе объяснить?.. Это как праздник. Ты просто знаешь, что он в твоей жизни был. Как из той поговорки: чтоб было, что вспомнить и стыдно внукам рассказать. Эпизод, Тай. Я ж к этому легко.
По тому, как она бодрится и как блестят её глаза, я вижу, что не так всё и легко, как она расписывает. Тем более, за два года изучила Линку хорошо. Птица Синица только крыльями машет да хорохорится. Строит из себя прожжённую девицу. А на самом деле — пальцы веером это всё. Натура такая — разводить активную деятельность, верить во всякую чушь про Мироздание и постоянно выискивать положительные моменты даже в плохих ситуациях.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})— Я-то ладно. А скромница наша, Ольга, смотри, на занятия не явилась. Они вчера там с Игорьком этим общались. Шкафом твоим морозильным. Что дальше было — не знаю. Но Ольки, как видишь, нет.