Все реки текут - Нэнси Като
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда он один, слова приходят сами собой, отливаются в строку стиха почти без всякого усилия с его стороны. А когда он попытается признаться ей в своей любви, он сразу сделается связанным, косноязычным школьником. О Дороти! Как можно позволить ей уехать, не рассказав, что он к ней чувствует? Впрочем, она знает это, она не могла не видеть, как вспыхивало его лицо, когда их пальцы случайно встречались во время урока.
Как мотылек, влекомый к зажженной лампе, он тянулся к ее окну, свет которого говорил о ее бодрствовании. Вероятно, читает или собирается в дорогу, чтобы исчезнуть из его жизни – навсегда!
Из его груди вырвался тяжкий стон, и он должен был прислониться к стене, чтобы не упасть. Занавеска в окне шевельнулась, и тихий голос произнес:
– Кто это? Ты, Адам?
– Я…
– Почему ты не спишь в такой поздний час? Я вот укладываюсь…
– Как я могу спать, когда вы уезжаете?..
Мисс Баретт облокотилась на подоконник, чтобы лучше его видеть, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Адама. Свои длинные волнистые волосы она уже расчесала на ночь. В свете стоявшей позади керосиновой лампы морщинки вокруг глаз были незаметны и лицо в обрамлении рассыпавшихся по плечам волос выглядело совсем юным.
Она молча смотрела на Адама. Его слова, немое обожание, написанное на лице, выходили за рамки отношений учительницы и ученика. Она многое отмечала и раньше, но теперь решимость Адама безоглядна.
– Вы как Джульетта! – сказал он. – Джульетта в окне, на восходе солнца…
Она засмеялась, пытаясь вернуть самообладание, утраченное ею в те секунды, пока она смотрела в его глаза.
– Боюсь, что я недостаточно молода для Джульетты. Он прижался губами к лежащей на подоконнике руке, потом повернул ее ладонью вверх и прижал к своему пылающему лбу.
– Вы знаете, как я к вам отношусь… – беспомощно промямлил он. Ах, где все те вдохновенные, расцвеченные золотом и красками слова из его поэтической тетради?.. – Я не переживу вашего отъезда. Все, что я написал – это для вас. Я никогда больше не напишу ни одной строчки!
– Значит, стихи все-таки есть?
– Только о вас, о вас одной…
– Глупый мальчик! Да знаешь ли ты, сколько мне лет?
– Что мне за дело! Вы восхитительны! Ваши волосы, сверкающие в свете лампы…
– Подожди! У меня есть томик стихов Омара Хаяма, хочу его тебе подарить.
Она отошла от окна и принялась перебирать стопку книг, лежавшую на полу, рядом с открытым чемоданом.
– Вот, нашла!.. – Она изумленно умолкла, придерживая рукой воротник пеньюара у шеи. Опершись о подоконник, Адам легко вскочил на него и перекинул ноги внутрь комнаты. Теперь он сидел между раздвинутыми шторами, скрестив на груди руки и устремив на нее пылающий взор.
– Вот твоя книга… А теперь ты должен уйти.
Она подошла ближе, держа книгу в вытянутой руке, как держат лакомство для большой и опасной собаки, когда хотят ее задобрить. Адам взял томик и сунул за пазуху, даже не взглянув на переплет.
– Дороти… – прошептал он, сжимая ей руки, – я еще никогда не называл вас так…
– Это просто смешно, Адам! – она стояла в застывшей позе, в то время как руки юноши уже обнимали ее. Она глубоко вздохнула и расслабилась. Он ощутил ее всю под шелковой тканью пеньюара. Уткнувшись лицом в прохладную надушенную шею, в мягкие вьющиеся волосы, он прошептал:
– Помоги мне!.. Научи…
– Я не могу научить тебя сочинять, это дается только практикой, – она пыталась взять себя в руки, но голос ее предательски дрогнул.
– Я не об этом. Ты знаешь о чем…
– Мой дорогой мальчик, – сказала она с неопределенной интонацией, тогда как ее руки мягко коснулись его волос. Адам подхватил ее и, спотыкаясь, понес к кровати. На ходу он задул лампу, от чего показалось, что все звезды разом вбежали в комнату.
Той ночью Адам долго бродил по берегу реки, прошагав не одну милю. Он смотрел на знакомые созвездия, с трудом веря в то, что произошло. Его переполняла безумная гордость победы: он, Адам Джемиесон, доказал себе, что он – мужчина. А Дороти… ах, сколько в ней нежности, как она восхитительна! И все же теперь он смотрел на нее чуть-чуть иначе: она больше не была божеством на пьедестале. Она отдалась ему, богиня сошла вниз, в его объятия. И где-то в подсознании таилось легкое чувство сожаления: она не должна была уступать так просто, так сразу.
Это были чудесные мгновения, но, если честно, не совсем то, чего он ожидал на основании прочитанных книг. Все произошло слишком быстро и оставило оттенок грусти. Foeda est in coitu et brevis voluptos.[6] Нет, нет, он не должен так думать. Ведь он испытал восхитительные мгновения.
Дороти… В ее серых глазах вспыхивают золотые искорки, будто солнечные зайчики в зимний день. Ум у нее, как у мужчины, а кожа такая нежная. Скоро она уедет, и он никогда больше не увидит ее…
15
– Это безумие ехать в такое время по нижней дороге! – говорила Эстер. – Я лично не собираюсь искушать судьбу. Довольно уже того, что сегодня пятница, несчастливый день. Мы не должны подвергать мисс Баретт…
– О, я не боюсь воды, миссис Джемиесон! Чарльз, однако, настаивал именно на этом, коротком, варианте пути: старый мерин Барни хорошо знает дорогу, она пока вполне надежна.
– Тебе, Адам, нет никакой нужды ехать. Оставайся дома!
– Я очень хочу поехать, мама! – Адам сказал это сквозь стиснутые зубы. Новая усвоенная им манера разговаривать с матерью заставила Эстер уступить.
Дели сначала было велено оставаться дома, и она, скрепя сердце, смирилась. Ей сказали, что в половодье на дороге образуются опасные промоины, но если бы ей разрешили, она была готова презреть опасность ради удовольствия провести с мисс Баретт еще несколько часов. И вдруг она услышала:
– Если ты не боишься, Филадельфия, я бы попросила тебя поехать и подобрать для меня шелковые нитки. Мужчин просить бесполезно.
– Хорошо, тетя!
Она кинулась в свою комнату, чтобы приготовить все необходимое для раннего отъезда.
При выходе она столкнулась нос к носу с какой-то долговязой фигурой: это была Ползучая Анни, которая подслушивала у дверей, бесшумно подкравшись на своих длинных ступнях.
Наутро они поднялись с восходом солнца. Адам устроил так, что они с мисс Баретт оказались на одном сиденье. На ней был костюм из ткани в черно-белую клетку, длинная юбка закрывала ноги; широкий рукав жакета касался руки юноши, который чувствовал себя на седьмом небе.
Дели уселась так, чтобы лицезреть изящную Серую шляпку своего кумира, украшенную двумя пучками серебряных перьев; из-под шляпки падали на затылок светло-каштановые завитки волос. Ее обычно невозмутимое лицо сегодня выглядело чуть-чуть взволнованным.
