«Попаданец» на троне. «Бунтовщиков на фонарь!» - Герман Романов

Однако добилась свита совершенно иной реакции — Петр спокойным и ледяным голосом предложил всем или убираться на все четыре стороны, или быть эвакуированным ночью галерами в Кронштадт.

С собою в Гостилицы он согласился взять только канцлера, Волкова и обер-маршала двора, а также небольшую группу необходимых чиновников и писцов. Оставлять без своего присмотра высших должностных лиц империи он ни за что бы не стал — чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

Остальные придворные чины должны были обеспечить эвакуацию в Кронштадт всех фрейлин, Лизы и ее отца, чиновников и материальных ценностей из дворцов, а также прислуги.

Этот приказ унял паническое настроение сановников, и они поспешили откланяться, даже не приступив к десерту. Петра такая спешка привела в хорошее настроение — пакуйте свое имущество и валите подальше, у Миниха не забалуетесь, он вас живо научит строем ходить и песни петь.

После сытного обеда Петр решил провести инспекцию в крепости и по окрестностям. В цитадели войск уже не было — генерал-лейтенант Ливен, повинуясь императорскому приказу, увел роты и обоз из крепости.

Оставшиеся солдаты и рекруты спешно перегораживали рогатками дороги, рыли окопы, таскали в подвалы зданий различные ящики и баулы. Крепость готовилась к осаде, и готовилась довольно быстро. Генерал Шильд свое ремесло знал туго и умел заставить нерадивых.

Капралы палками нещадно лупили рекрутов по старой и доброй прусской методике — солдат должен бояться палки капрала больше неприятеля. И в эффективности такой постановки дела Петр убедился собственными глазами.

За бастионом в роще занимались учениями егеря, причем их число возросло чуть ли не в два раза. Петр удивился и отправился на место занятий. И вскоре из опроса капитана Оладьева, назначенного начальником, выяснилось, что его приказ был понят и принят к исполнению слишком буквально. Генерал Гудович зачислил в сформированную егерскую команду всех царских охотников — доезжачих, ловчих, загонщиков, стрелков и прочих других обалдуев во главе с заведовавшим придворной охотой егермейстером. Их распределили по капральствам и заставили передавать навыки маскировки и передвижения по лесу. Петр одобрил инициативу генерала и сам побеседовал с поставленным под ружье егермейстером.

Разговор оказался довольно познавательным — пожилой немец говорил на русском сносно и подробно ответил на интересующие сержанта вопросы. Его егеря были вооружены нарезными штуцерами разных калибров, в основном английского производства. Русские заводы нарезного оружия практически не выпускали. Петр чуть поморщился — раз нет унификации, а стволов ничтожно мало, и те закупные, то на пули Минье переходить невозможно, а они намного эффективнее турбинок.

А вот оружейные мастера оказались молодцами и, вопреки пословице, первый блин удался на славу. За три часа они ухитрились изготовить из двух пластин форму для отливки турбинных пуль. И за несколько часов уже отлили более полсотни пуль, которые егеря отстреляли за минуту по стене сарая с трехсот шагов — каждому хватило сделать по выстрелу для ознакомления.

Результат оказался ошеломительным — все пули, кроме трех, попали в стенку, но в нарисованный углем человеческий контур вошло лишь четырнадцать пуль. Четверть выстрелов в цель с запредельной дистанции — егеря не скрывали своего восторга.

Петр обласкал оружейников, поздравил с чинами коллежских регистраторов, а когда узнал, что к полуночи мастера изготовят еще три формы, а потом начнут их делать по десятку в день, то сержант их облагодетельствовал по полной программе — и денег посулил, и новым чином поманил. Правда, тут же попросил изготовить крепление для штыка-тесака, чему мастера не удивились. Но хорошие новости иной раз могут приходить одна за другой, и в этом Петр неоднократно убеждался. Впрочем, как и в обратном тоже…

В Воронежском полку вовсю шли очевидные приготовления к выходу в поход. Собирались во дворе полковые фургоны, рядом с ними в полных упряжках стояли все четыре полковых орудия, оживленно бегали пехотинцы, отдельными малыми группками стояли офицеры полка, что-то горячо обсуждая между собой. Именно такая суета всегда говорит о том, что скоро последует марш…

Михаил Измайлов нахмурил брови — для него стало ясным, что полк изменил присяге, ведь император приказа о выходе с квартир не отдавал. А отдать такое распоряжение идти на Петербург мог только один командир полка — просто больше тут некому. Полковник Адам Олсуфьев оказался в заговоре, а судя по всему, и некоторые его офицеры.

Всем своим нутром генерал чувствовал, что сегодня вечером без крови не обойдется, но пусть и так, свою или чужую кровь пролить Михаил Петрович уже не боялся, наоборот, это стало бы кардинальным разрешением проблемы выбора, раз сложилось такое вот перепутье.

Теперь все зависело от него — если ему удастся уговорить солдат остаться верными присяге Петру Федоровичу, тогда этот обстрелянный в войне с пруссаками полк резко переломит сложившуюся ситуацию, ведь открытый переход армейских частей на сторону императора поставит жирный крест на замыслах мятежников.

Ведь остальным полковникам станет намного проще уже принять решение — либо успеть перейти в лагерь победителей с императором во главе, либо перечеркнуть всю свою безупречную и долгую службу и, возможно, саму свою жизнь, и разделить вместе с мятежной гвардией ее скорую и печальную участь.

А в том, что резко изменившийся в своем поведении государь, с решительностью и упорством, плескавшимися в глазах, уже чуть подернутых темной водицей безумной жестокости, пустит мятежным гвардейцам кровь и одним ударом меча разрешит этот набивший оскомину вопрос, генерал Измайлов нисколько уже не сомневался.

Он стал совершенно другим, его император. К лучшему или худшему это, Михаил не знал, но такой царь ему определенно нравился. Поневоле поверишь, что у Петра Федоровича жесткий ночной разговор состоялся с Петром Алексеевичем — об этом оживленно судачили все придворные, да и сам государь, хотя и мимоходом, об этом четко сказал.

Одно хорошо, что Воронежский полк еще не ушел с квартир. Генерал вздохнул и направил коня к группе солдат, что сгрудилась у крайних домов, на отдалении от полковой суеты. С них он и начнет…

Выстрелы грянули практически в упор. Лошадь под генералом дрогнула и стала валиться на бок, в нее попали сразу три пули. Измайлов выбросил носки ботфорт из стремян и успел соскочить с падающей лошади.

Рядом с ним рухнул в пыль один из адъютантов, дико закричав от боли — свинец попал ему в бедро. Генерал решительно потянул из ножен палаш и бешено закричал:

— Братцы, бей изменников!

Полковник Адам Олсуфьев выстрелил в него из второго пистолета, но промахнулся — свинцовая пуля лишь чуть обожгла щеку генерала. А вот стоявшая за полковником группа солдат и офицеров заново зарядить свои фузеи и пистолеты не успела.

За спиной генерала словно гром грянул — солдаты второй роты открыли огонь по своему полковнику. Пронзенный пулями, он был отброшен на спину и засучил ногами в предсмертных конвульсиях. Замертво упали также и три мятежных офицера, сраженные свинцовым градом. А оставшихся на ногах изменников через секунды накрыла разъяренная толпа воронежцев, пустившая в ход штыки, тесаки и хриплую яростную ругань.

Все было кончено. Попытка воспротивиться императорскому приказу не удалась — сами воронежцы подняли своих однополчан-изменников на штыки, ни мгновения не задумавшись. Генерал Измайлов подошел к трупу полковника, сплюнул, затем вытер платком копоть со лба.

— Вот и поговорили мы с тобой, Олсуфьев, но ты не внял ни царскому приказу, ни нужному мнению. И себя, дурак, погубил, и своих людей под пули напрасно подставил…

Уже через час Воронежский полк был полностью готов к походу на Гостилицы, а затем, если потребуется, и на Копорье или Нарву. Генерал Измайлов рассчитывал отойти от Красного села на юго-запад, дать ночью короткий отдых, а к завтрашнему вечеру выйти к Гостиницам.

Полторы тысячи штыков в 12 ротах, четыре трехфунтовых пушки, сотня казаков для охранения и разведки — на взгляд генерала, это был весомый противник для любого гвардейского полка. Солдаты хороши — крепкие, веселые, с боевым задором, большинство участвовало в войне с пруссаками.

А после прочитанного им манифеста, к которому Измайлов дал свои комментарии, они пылали самой праведной и лютой злобой к гвардейцам. И можно было быть уверенным — дойдет до драки, будут воевать до истребления врага, до последнего патрона, а там и в штыки пойдут.

Да и слышал он от них: «Ты нас к царю веди, надежа-генерал, обороним мы батюшку, а супротивников государя императора на штыки всех зараз подымем». И в последнем генерал уже не сомневался — тела убитых мятежников, их же однополчан, были ярким тому подтверждением…