История человечества - Люциус Шепард

Не буду изображать наше возвращение друг к другу как кульминацию драмы, так как на самом деле ничего драматического не было. Просто как-то вечером она явилась в комнатушку на ферме, где я устроил себе место для ночлега на случай, если мне не захочется возвращаться домой. Однако осторожная нежность, которую мы теперь проявляли, трепетно прикасаясь друг к другу, подобно слепцам, знакомящимся на ощупь с лицом статуи, нисколько не напоминала нашу первую близость в Эджвилле с ее пылом, потом и самозабвением. Я понял: все, что было у нас хорошего в начале, теперь выросло и расцвело; разве не чудо, что при всей нашей предательской сущности, при всем нашем неумении, при всем столкновении в нас противоречивых принципов — все равно в этой бесплодной почве прорастает семя, которое мы именуем человеческим духом и которое превращается потом в бессмертную правду. Лежа рядом с Келли, я испытывал чувство, которым вряд ли можно гордиться: все происшедшее со всеми нами не вызывало во мне сожаления; даже к Кири я не испытывал жалости, представляя себе, как она превращается в стрелу, вонзающуюся во вражеское сердце. Мне пришла в голову мысль, что все мы превращаемся именно в тех, в кого нам было предначертано превратиться судьбой: Кири несет смерть, Бред вырастает сильной личностью, а мы с Келли становимся просто возлюбленными — роль, которая раньше казалась нам обоим заурядной, а теперь выглядит осуществлением самых дерзких, несбыточных надежд. Что за чистое, могучее чувство — стряхнуть с себя обрывки старых влечений и опасений и погрузиться в даруемый друг другу покой, зная, кто мы такие и почему, и понимая при этом, что прошлое обречено на гибель, а будущее стоит на пороге.

Перевел с английского Аркадий Кабалкин