Конь бѣлый - Гелий Трофимович Рябов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Присяжный поверенный Руднев остался в городе для «связи». Прощаясь, работник областного комитета партии крепко пожал руку и уверенно сказал о скором возвращении. «Если кто придет и на меня сошлется — примите и помогите». — «Но в городе знают, что я защищал ваших людей на процессах. Это не повредит?» — «Обсуждали. Не повредит», — еще более уверенно заявил работник. Он был средних лет и хорошо знал, что такое партийная работа, в подполье — в том числе. И поэтому не сказал Рудневу, что его, Руднева, арест практически предрешен. На специальном заседании, обсуждая будущую подпольную работу, товарищи совершенно верно предположили, что всех все равно не спрятать, значит, наименее ценные в нелегальной ситуации должны оттянуть на себя месть и зверства бывших каторжных сотоварищей — меньшевиков и эсеров. Рудневым решили пожертвовать в интересах дела. Но в те времена об этом еще не говорили потенциальной жертве открыто, призывая ее взойти на костер во имя «общего дела». Для подобного нужны были традиции, их только предстояло создать. Вместе с Рудневым жили две его дочери: старшей, Вере, исполнилось двадцать два года, она была полноправным членом партии и совершенно убежденной коммунисткой — ей-то товарищ из обкома вполне мог все сказать, и она восприняла бы приказ партии спокойно и взвешенно. Красивая девица, высокая, стройная и лишенная всяких женских начал. Подобный тип женщин был в те времена характерен для центральных органов партии.
Что касается младшей — Нади, она была девушкой нежной, доброй, полной противоположностью сестре, не очень верила в грядущее царство свободы и здорово досаждала старшей неудобными вопросами. Полгода назад, перед агитационной поездкой в Нижне-Тагильский заводской округ, за вечерним чаем вспыхнул неуемный спор между сестрами, испугавший Дмитрия Петровича. «Вера, — вдруг начала Надя, — меня рабочие спрашивают: почему учение товарища Ленина верно, а товарища Богданова — нет?» — «И что же ты отвечаешь?» — Глаза у Веры насмешливо сузились. «Я говорю: Богданов по-своему Бога ищет, и в этом нет ничего плохого. А Владимир Ильич утверждает, что есть только молекулы и атомы, и никакого Бога никогда и не было». — «Ленин прав», — вмешался отец. «А я верю, что будет второе пришествие Христа, — горячо сказала Надя. — И мы встретимся с мамой! Бог — сущность мироздания, так Гегель учит. И значит — бытие, лишенное сущности, — есть видимость! Я так и объясняю!» Вера переглянулась с отцом: «Ну? А что я тебе говорила? Она дура, вот и все!» — «Наденька, мы все обязаны подчиняться партийной дисциплине, в противном случае выйдет кто в лес, кто по дрова, и светлого будущего мы не построим». — «Необразованные и дураки вообще никогда и ничего не построят! — с сердцем сказала Надя. — Чем больше я думаю о том, как работает партия, — тем больше убеждаюсь: вождям знания надобны, чтобы управлять. А массам — только азы, не могущие свернуть слабый рабочий ум с назначенной дороги. Вы получите миллионы рабов, но не борцов». Вышел скандал…
…Надя вернулась домой с улицы — ходила на разведку. Отец и Вера сидели за столом, мрачные, молчаливые, видно было, как напряжены оба, как прислушиваются к звукам, доносящимся с улицы. То были звуки приближающейся гибели…
— Радость обывателей очевидна, повешенных не видно, — с усмешкой сообщила Надя.
— Естественно, — отозвалась Вера. — Все впереди. А радость… Эти люди заражены тлением старого общества. Читай Ленина: гроб с мертвым телом бывших заражает нас.
— Ничего тревожного? — спросил отец.
— Не знаю… Например, участник нашего кружка Люханов валяется на базаре пьян. Говорит: царя и царицу и детей убили из револьверов. Добивали штыками. Кровь брызгала на потолок. Потом увезли в лес и зарыли в каком-то логу…
— Не слушай пьяных, — прищурилась Вера.
— Ты не веришь?
— Не верю? Чушь… Поганое семейство отправили в безопасное место, во всех газетах написано. А Николая… Он — Кровавый. Поделом.
— Газеты большевиков, по-твоему, пишут правду, а сами большевики — лгут. Удобная позиция… Я верю Люханову. Он — шофер ЧК!
— Но, Надя… — вяло проговорил Дмитрий Петрович. — Я полагаю, что предмета для спора просто-напросто нет! Газеты законспирировали правду, вот и все. Да! Расстреляли всех! А если бы они попали в руки белых?
— Белые — на севере и на юге, папа. Здесь — меньшевики. Царь им не нужен, это же так очевидно…
— Да… — протянула Вера, скользя неприязненным взглядом по лицу сестры. — Я всегда говорила: ты — не революционерка! И никогда ею не станешь. Слишком много думаешь…
— Не знаю… — Вера подошла к отцу. — Папа, я помогала вам, я искренне разъясняла рабочим на заводах, я всегда считала, что угнетение народа — да, есть! Но разве убийство главы государства спасет вашу революцию? Ты же умный человек…
— А ты — дура, — разъярилась Вера. — «Глава государства»… Как язык поворачивается!
— Взрослыми стали… — задумчиво-печально сказал Дмитрий Петрович. — А мама… не дожила.
С улицы послышался шум автомобильного мотора, Вера выглянула в окно, отодвинув уголок занавески, и повернула к отцу белое лицо:
— Сибирцы…
Громыхнула дверь, они уже входили: старший, без погон, и двое казаков. Замыкал солдат — чернявый, с распутно бегающими глазками.
— Гражданин Руднев? — Офицер повернул к Дмитрию Петровичу курносое, миловидное лицо. Руднев молчал, и тогда курносый произнес, не повышая голоса: — Если вы гражданин Руднев — у меня приказ о вашем аресте, вот, извольте ознакомиться… — протянул сложенный вчетверо лист, развернув предварительно.
— В чем дело? — Руднев спросил, чтобы продлить паузу, скрыть вдруг нахлынувшее волнение: в приказе все было сказано. Но офицер стал грубить:
— Военный контроль осведомлен о ваших сношениях с партией большевиков. Мы преследуем членов этой партии.
— За что? — насмешливо осведомилась Вера. — Сволочи, контра недорезанная.
— Гражданка Руднева Вера Дмитриевна? — Офицер был по-прежнему дружелюбен. — Вот, пожалуйста, есть приказ и о вашем аресте.
— Я спросила — за что?
— Ах, это… Извольте: вы партия германских шпионов, ваши методы не могут не возмущать.
— Будто ваши методы
