Рассказы Геродота о греко-персидских войнах и еще о многом другом - Михаил Гаспаров

Почти месяц осаждал Мильтиад паросскую крепость, но взять ее не мог. Войско роптало. Тогда к Мильтиаду пришла пленная женщина по имени Тимо. Перед крепостью был холм, на холме был храм подземных богинь Деметры и Персефоны, а Тимо была служительницей в этом храме. Она дала Мильтиаду тайный совет; а какой это был совет, осталось никому не известно.

Мильтиад вышел из лагеря и один, без провожатых, направился к храму страшных богинь. Афиняне видели издали, как пытался он отворить ворота в храмовой ограде. Запор не поддавался. Тогда Мильтиад ухватился за край ограды, подтянулся, перелез через стену и исчез внутри. Что делал он в пустом храме, чего он коснулся неприкосновенного, в какое вступил запретное для мужчин святилище богинь — неведомо. Время шло; наконец, афиняне увидели, что голова Мильтиада в высоком шлеме вновь показалась над белой стеной; он перелез через гребень, спрыгнул вниз, пошатнулся и с криком упал. К нему бросились, подхватили его на руки, понесли в лагерь. У него было вывихнуто бедро, и вся нога горела от боли.

«Тяжко больной, Мильтиад отплыл назад, без добычи и без Пароса», — говорит Геродот. Когда паросцы, выйдя из крепости, узнали, в чем дело, они схватили женщину по имени Тимо и послали в Дельфы спросить: как казнить предательницу и осквернительницу святынь? Оракул ответил: «Освободите ее: она совершала волю богов. Мильтиаду суждено было погибнуть, и она указала ему путь к погибели».

Враги Мильтиада потребовали для него смертной казни за то, что он обманул афинян. Мильтиада принесли в суд на носилках. Он не мог защищаться, боль в ноге не давала ему говорить. За него говорили друзья, напоминая все, что он сделал для Афин. Афиняне не решились осудить на казнь марафонского победителя. Его приговорили к штрафу, но штрафу огромному — в пятьдесят пудов серебра. До выплаты штрафа его заточили в тюрьму. Здесь он умер от гангрены в бедре.

Друзья собрали деньги, и Кимон, сын Мильтиада, принес их в народное собрание. Деньги были приняты, но выдать труп человека, умершего в тюрьме, афиняне отказались. Тогда Кимон предложил заковать и бросить в тюрьму его самого, лишь бы тело отца было выдано для почетного погребения. Это тронуло граждан, и Кимон получил тело отца своего Мильтиада, херсонесского тирана и афинского полководца, победителя над персами, побежденного волей подземных богов.

Посредине марафонского поля до сих пор высится огромный курган — братская могила афинских героев. Здесь же, в стороне — гробница Мильтиада. «Здесь каждую ночь можно слышать топот и ржание коней и крик сражающихся воинов, — пишет один греческий путешественник, побывавший здесь лет через шестьсот после Геродота, — Если кому удастся слышать это как-нибудь случайно, того не касается гнев теней умерших; но если кто нарочно придет сюда за этим, то любопытство его не останется без тяжкого наказания».

Рассказ восьмой, место действия которого — Фермопилы, а главный герой — спартанец Леонид

Битва при Фермопилах: август 480 г. до н. э.

«Получивши известие о марафонском сражении, царь Дарий, сын Гистаспа, уже и прежде раздраженный на афинян за вторжение в Сарды, теперь еще больше воспылал гневом и с сугубой ревностью стал готовиться к походу на Элладу. Немедленно разослал он гонцов по городам с приказанием готовить войска, причем каждому городу велено было выставить еще более, нежели прежде, и коней, и кораблей, и съестных припасов, и перевозочных лодок. Известия гонцов волновали целую Азию в продолжение трех лет, пока набирались и вооружались к походу в Элладу самые лучшие люди. На четвертом году восстали еще и египтяне, некогда порабощенные Камбисом; тогда Дарий стал приготовляться к войне уже с обоими народами…» — так начинает Геродот новый рассказ в своем повествовании.

Среди приготовлений к этой двойной войне Дарий умер. Ни египтян, ни афинян ему так и не удалось наказать. Царствования его было тридцать шесть лет, а царем после себя он оставил сына своего Ксеркса.

Ксеркс тотчас повел собранные войска на Египет, разорил Египет и подчинил эту страну еще более тяжкому игу, чем ранее. А потом он созвал вельмож и стал держать совет о походе на Грецию.

Как Артабан спал в постели Ксеркса

Ксеркс сказал: «От отцов и дедов наших мы знаем: с тех самых пор, как низвергли мы, персы, мидийскую власть, поколение за поколением приумножали мы свое величие и могущество. Великий Кир покорил Вавилон и Лидию; сын его Камбис — Египет; отец наш, Дарий, — Фракию и Македонию; нам же предстоит покорить Грецию, ибо жители этой страны обидели и меня и отца моего, разорив наш город Сарды и положив наше войско на марафонском поле. Отомстив за эту обиду, мы раздвинем наши пределы до края света, все земли превратим в одну, и солнце не будет смотреть ни на какую державу, кроме нашей. Вот почему должны мы сейчас пойти на Грецию; но чтобы не казалось, что это желание только мое, а не наше общее, пусть каждый из вас выскажет о том свое мнение».

Мардоний, сын Гобрия, зять царя Дария, сказал: «Ты прав, царь. Позорно было бы, если бы мы, владея всею Азией, позволили бы людям малого приморского народа издеваться над нами. Мы сражались с ними в Ионии, и они покорились нашей власти; я ходил на них до самой Македонии, и никто из них не вышел мне навстречу. Греки бессильны противостоять тебе, царь, хотя бы потому, что они никогда ничего не делают все заодно, а вечно враждуют между собой. И не только враждуют, но и воюют; и не только воюют, но воюют самым кровопролитным образом — выбирают ровное поле, сходятся на нем и бьются, так что не только побежденные гибнут поголовно, но и победители несут огромные потери. Если же я ошибаюсь, говоря о них, все равно должны мы померяться с ними силами: ведь только начав войну, можно одержать победу».

Но Артабан, брат царя Дария, дядя Ксеркса, сказал: «Ты не прав, Мардоний. Все мы знаем, как Кир ходил на массагетов, как Камбис ходил на эфиопов, как Дарий ходил на скифов; а ты зовешь нас пойти против народа, который считается храбрейшим в мире и который отделен от нас широким морем. Он храбр — стало быть, он может разбить твое войско, как разбил уже войско Дата и Артаферна. Он за морем — стало быть, он может отрезать твое войско от родины, как едва не отрезали скифы на Дунае войско твоего отца. Ты уверен, что твое многолюдное войско одолеет греческие полки, — но припомни, что исход войны решают не люди, а боги и что боги завистливы к величию людей. Буря чаще выворачивает деревья, чем кусты; молния чаще ударяет в башни, чем в хижины; так и великое войско может погибнуть от малого, если боги против него. Ты слышал, царь, и Мардония и меня; обдумай теперь твое решение и возвести нам о нем, чтобы мы знали, что нам делать».

Ксеркс распустил совет и стал думать один. Сперва сердце склоняло его к суждению Мардония; потом ум стал склонять его к суждению Артабана. Он думал день, думал ночь, и наутро возвестил совету, что похода на Грецию не будет.

На следующую ночь Ксерксу приснился сон: могучий муж божественного вида стоял перед ним и говорил: «Напрасно ты меняешь решение, Ксеркс, сын Дария! Что хотел ты сделать, то и делай». Ксеркс проснулся, вспомнил сон и забыл о нем. На следующую ночь тот же муж приснился ему опять; он был гневен и говорил: «Напрасно ты не слушаешься меня, Ксеркс, сын Дария! Если ты не сделаешь того, что хотел, берегись: за кратким величием следует долгое унижение». Ксеркс проснулся, вспомнил сон и дрогнул. Он призвал к себе Артабана и рассказал ему все.

Артабан сказал: «Зачем ты веришь снам, мой царь? Не всякий сон от богов. Обычно в виде сна встают перед нами заботы дня; все эти дни ты думал о войне, и сон тебе приснился о войне же. Забудь про этот сон — или же найди способ проверить, от богов он или от повседневных наших дел».

Ксеркс сказал: «Я нашел такой способ, Артабан. Оденься нынче в мое царское платье, сядь на мой царский престол, а потом ляг спать в мою царскую постель. Если тот же сон посетит и тебя, значит, он — от богов, а не от повседневных дел».

Артабан повиновался. Он оделся в царское платье, сел на царский престол, лег в царскую постель. Настала ночь, и во сне ему явился тот же призрак, что и царю. Призрак сказал: «Ты ли, Артабан, вздумал противиться решению судьбы и богов? Ни в будущем, ни в настоящем не уйдешь ты от наказания за это; а что претерпит за неповиновение Ксеркс, о том уже возвещено ему самому». И протянув к нему раскаленный прут, призрак словно вознамерился выжечь Артабану глаза. С криком вскочил Артабан с постели и бросился к царю. «Более нет сомнений о воле богов, — сказал он, — грекам ли, персам ли суждена погибель в этой войне, но войне суждено быть, и не нам, смертным, противиться судьбе».

И когда настал рассвет, по всей огромной Персии было оповещено, что быть войне с Грецией и что каждый город и народ должен присылать для похода людей, и коней, и кораблей сколько положено.