Здравствуйте, Эмиль Золя! - Арман Лану
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В издательстве Ашетта Золя приходилось сталкиваться со многими писателями: с Дюранти, маленьким, суховатым человечком, доктринером реализма, который только что опубликовал «Несчастье Генриетты Жерар»; с Жюлем Кларети, работавшим в «Фигаро», и с другими — Тэном, Ренаном, Литтре, Сент-Бёвом, перед которыми он робел еще больше. Он встречался с ними в деловой обстановке, отнюдь не способствовавшей их поэтизации. Барбе д’Оревильи одолевал его просьбами о книгах. Эрнест Ренан, живший на улице Вано, — тучный, прыщавый, романтический обжора — принимал его всегда за столом. Откормленное, чисто выбритое, гладкое лицо походило на лицо добродушного, здорового увальня. Литтре удивил Золя своим изможденным видом — он напоминал сторожиху в Приюте богоматери всех скорбящих. Еще бы, ученый!
После переезда в Париж он как-то прочитал в газете «Деба» статью Тэна о Бальзаке, где тот говорил: «Этот мощный и тяжеловесный художник подходит к обрисовке как слуг, так и хозяев с позиций натуралиста. В этом смысле он копирует действительность, ему нравятся грандиозные чудовища, и потому он ярче всего рисует низость и силу». Слово «натуралист» и этот портрет понравились бывшему лицеисту. Да и Тэну был симпатичен молодой человек, рассуждавший о литературе с жаром, редко встречавшимся в издательской среде. Он заговорил с ним о Свифте, который «подмечает поведение человека за столом, в постели, в гардеробной, следит за всеми его обыденными действиями и низводит любую вещь в ряд самых заурядных явлений, самых недостойных проявлений тряпичничества и кухонных дел».
«В общем и я так же смотрю на своих писателей», — думал посетитель. Выходит, умные люди поняли, что действительность может быть основой литературы?
Он видел также Гизо и Ламартина. А однажды встретился с тем, кем восхищался больше всего, — с Мишле. Однако эти встречи с писателями ограничивались разговорами о контрактах, авансах, правовых гарантиях, тиражах и о рекламе, которая способствовала бы широкой распродаже книг. Он писал Валабрегу, своему младшему сверстнику по коллежу:
«Если бы вы знали, мой бедный друг, как мало одного таланта для успеха, то вы бросили бы перо и бумагу и принялись изучать литературную жизнь — те тысячи мелких махинаций, которые открывают двери, принялись бы изучать искусство пользоваться кредитом, прибегать к жестокости, чтобы достигнуть цели, если даже придется пройти по телам собратьев по перу!»
Сгущая краски, он просто отдавал дань общепринятому мнению, но сущность была действительно такова. Подобные уроки Золя схватывал на лету! И преподавал их «ученику».
«Только в борьбе талант обретаем зрелость, которую вы ищете в учебе. Если мы не отшвырнем других, то будьте уверены, они пройдут по нашим телам…»
Обратившись к действительности, Золя начинал склоняться к реализму. Запутанная «теория экранов», адресованная также Валабрегу, является вехой в этой эволюции:
«Мы видим вселенную в произведении, пропущенную через человека, его темперамент, его индивидуальность. Образ, который воспроизведен на этом своего рода экране, является репродукцией вещей, и лиц, находящихся вне его; и эта репродукция, не будучи точной, будет меняться столько раз, сколько новых экранов возникнет между нашим глазом и вселенной.
Экран реалистический представляет собой простое стекло, очень тонкое, очень чистое, требующее такой абсолютной прозрачности, что образы, проходя через него, воспроизводятся затем нами во всей своей реальности… Все мои симпатии, если можно так выразиться, на стороне экрана реалистического».
В том же письме содержится и такое признание:
«Я тружусь над тем, чтобы разрекламировать свою книгу, и надеюсь на прекрасный результат. Слава богу, все уже почти закончено: книга сброшюрована, сопроводительные письма написаны, рекламные заметки составлены. Я жду».
Действительно, в июне 1864 года по рекомендации патрона Золя отправляется к издателю Этцелю. Надо сказать, что теперь, отъевшись, Эмиль приобрел солидность.
— Сударь, трое издателей отказались от этой рукописи. Но у меня есть талант.
Такое заявление произвело впечатление на Этцеля. Прочитав рукопись, он написал Золя (тогда жившему на улице Фейантин, 7): «Соблаговолите зайти ко мне завтра».
— Я не издам вас, — заявил при встрече Этцель. — Но вот господин Лакруа берет ваше произведение и подпишет с вами договор.
Речь шла о сказках, написанных во время скитаний по разным лачугам. Они были посвящены маленькой порхающей душе Прованса — «розовой шляпке».
Желание добиться успеха делало Золя напористым.
— Закажите мне статью и напечатайте ее где-нибудь, и вы увидите, как на меня набросятся.
Нужда оттачивала волчьи клыки.
Всю свою жизнь Золя отнюдь не безразлично относился к «проблеме, денег». Если представлялась возможность продать подороже рукопись, он не считал это зазорным. Позднее он скажет, что «литературная собственность — самая законная из всех»; и это справедливо, хотя и повсеместно высмеивается. Он будет уделять большое внимание денежным делам своих героев. Вопреки романтическим традициям времени, когда герои романов не знали, что такое труд, Золя всегда будет показывать профессию человека и источники его доходов. В этой связи вдвойне интересно изучить «проблему денег» у Золя.
Всякий раз, когда подходишь к этой проблеме, невольно опровергаешь некоторые общепризнанные истины. Возьмем для примера утверждение, что «до успеха „Западни“ Золя оставался бедняком»; с ним ни в коей мере нельзя согласиться. Золя был влиятельным человеком у Ашетта. Не колеблясь, он отказывался посылать второстепенным критикам экземпляры дорогих изданий, грубо заявляя, что их шестьдесят строк не окупают даже расходов на бумагу, или же он по своему усмотрению отдавал предпочтение той или иной газете — напечатать какой-нибудь роман-фельетон. Жаловаться на него было бесполезно. Его положение давало ему право инициативы и ответственности. За это фирма платила ему 200 франков в месяц. Даже в 1914 году 200 франков будут неплохой ставкой для служащего.
Начав работу у Ашетта экспедитором, Золя три года спустя становится не только заведующим отделом, но и публикует «каждую неделю статью на сто — сто тридцать строк в „Пти журналь“ и раз в две недели — статью от пятисот до шестисот строк в газете „Салю пюблик“»[18].
«Вы понимаете, конечно, что я пишу всю эту прозу не ради прекрасных глаз читателей… Проблема денег немного повлияла на мое решение, и тем не менее я считаю журналистику столь мощным рычагом, что нисколько не огорчусь, если смогу выступить в определенный день перед значительным числом читателей».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});