Муравьи революции - Петр Михайлович Никифоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зашли к отцу моих спутников, довольно пожилому врачу Крицману. Старик принял меня приветливо; особенно рады новому человеку были ребята: не часто заглядывали сюда партийные работники. Крицман представлял собою типичную фигуру провинциального врача: немножко полный и тяжеловатый на подъем, довольный своим «гнездом» и крицманятами, либерал, находящийся под слабым надзором полиции, за что пользовался уважением со стороны местной интеллигенции. Дети, как полагается, были левее папаши и относились к нему снисходительно.
Евпатория жила ленивой, почти неподвижной жизнью. Днём город казался вымершим. Изредка кое-кто быстро пробегал по раскалённым камням улицы.
Оживлялся город только по утрам, когда курортники выходили на пляж, а рыбаки сгружали липкую камбалу, да вечером, когда тощий бульвар оглашался нестройной музыкой.
У Крицманов оставаться долю было небезопасно, и я подыскал себе «берлогу» в татарской части порода, где и поселился.
С сотней провозился около месяца, сколотил кружок из пятнадцати человек, знакомил казаков с задачами и программой партии, со значением революции пятого года и т. д. Занимались тут же возле сотни в какой-то рощице. Начальство плохо следило за сотней и, разморённое от жары, тянуло в прохладе офицерского особняка кислое вино и дулось в карты.
Казаки внимательно слушали и всё время задавали мучившие их вопросы:
— Отберут у казачества землю или не отберут, если будет революция?
— У кого много — отберут, особенно у богатых, и наделят бедноту.
— А говорят, что иногородным отдадут землю. Не отдадим! Драться будем, а не отдадим.
Долго и упорно приходилось втолковывать казакам, что никто у них землю отбирать не собирается.
Работа с казаками не отнимала у меня всего времени, и я связался с рыбаками. Добродушный народ, однако себе на уме. Думают умнее и знают больше, чем это кажется; почти поголовно промышляют контрабандой, почему находятся не в ладах с пограничниками и полицией. Работать с ними мне, однако, не пришлось: получил от Степана письмо с предложением выехать в Симферополь, что я немедленно с радостью исполнил.
«Коммунары» меня встретили радостно. Их осталось только двое: заготовщик поступил на работу, перешёл на легальное положение и по сему случаю из «коммуны» выбыл.
Степан сообщил мне, что комитет решил направить меня на партийную работу в керченскую организацию.
На этот раз я надолго простился с «коммуной» и с Симферополем.
Хотя выжженные солнцем джанкойские степи и наводили уныние, в Керчь я всё же ехал бодрым и радостным.
В Керчи меня приняли хорошо, и город мне понравился: больше было жизни, чем в Симферополе и Евпатории. Встретили меня двое рабочих — Авив Михно и Павел. Встретили довольно тепло и отнеслись ко мне без излишней сдержанности, только шутя мне сказали: «Мы надеемся, что вы нам из Питера большевизма не привезли». Я решил присмотреться и потому старался о фракциях разговоров не заводить.
Авив — высокий стройный парень лет тридцати, с русой типично русской бородкой, глаза голубые, добрые и доверчивые; немного заикаясь, он говорил мягким голосом. До революции 1905 года он отбывал ссылку в Архангельске, теперь работал в Керчи токарем на механическом заводе Золотарёва.
Он предложил мне поселиться с ним, на что я сейчас же согласился. Комната его была совершенно без окон, свет в неё проникал через стеклянную дверь из другой комнаты. Комната была заботливо прибрана: кровать, стол, полка с книгами находились в порядке.
Павел работал слесарем на том же заводе; Авив назвал его «начётчиком».
Вошли ещё двое рабочих, оба старики.
— Вот наш квартирохозяин, литейщик Василий Петров. А это — русский немец Карлуша, не то анархист, не то кадет, а зовёт себя эсером.
Я поздоровался со стариками. Тяжёлая работа литейщика согнула Василия, и он казался ниже своего роста.
Карлуша, слесарь, по фамилии Горн — типичный немец, говорил с акцентом, роста он был высокого, носил бороду клинышком; когда смеялся, лицо его собиралось в весёлые морщинки. Вошла хозяйка с дочерью.
Это была старушка, сгорбленная годами. Она поздоровалась со мной и, выслушав Авиза, по-матерински ласково сказала:
— Ну, поживите у нас. Понравится — останетесь.
Дочь Шурка в белом ученическом фартуке шмыгнула мимо нас в большую комнату. Чувствовалось, что это прочно сколоченная рабочая семья, и Авив является её основным гвоздём. Василия Авив звал папашей.
— Из каких краёв? — спросил меня Василий.
— Из Симферополя, — ответил я. — Селёдка, говорят, у вас хороша.
— Не селёдка, а бычки. Кто керченских бычков отведает, из Керчи уезжать не хочет. А как с работой в Симферополе?
— Плохо.
— И здесь не сладко. Ребята помогут поступить. А как тебя дразнить-то?
— Малаканов Пётр.
— Пётр, значит… Вот с ботинками у тебя, брат, не того. Заменить бы надо.
Действительно, из дыр в ботинках виднелись пальцы. Я сокрушённо на них посмотрел и ничего возразить не мог.
— Не огорчайся, купим новые, — сказал Авив. — Павел, надо достать денег на ботинки.
— Хорошо, — ответил Павел.
Попрощавшись со мной, Павел и Карл ушли. Хозяйка заботливо стала справляться о моём гардеробе, но так как у меня ничего не обнаружилось, то и решила, что кое-что можно взять у Авива. Поселили меня вместе с Авивом в тёмной комнате.
Я был более чем доволен.
Дня через два собрался городской комитет, где был сделан доклад о работе среди моряков и грузчиков.
Выяснилось, что все попытки создать какую-либо ячейку среди моряков и грузчиков кончились неудачей. Было направлено уже несколько товарищей, но ничего ив этого не вышло — их просто выставили оттуда, а двоих даже побили. Местная черносотенная организация имела там свою хорошую агентуру и крепко держала рабочих в руках.
Комитет постановил направить меня на эту работу.
Когда с заседания комитета мы шли домой, Авив сказал мне:
— Нелёгкая тебе будет работа: черносотенцы крепко сидят как у грузчиков, так и в караване. Люди на погромах бывали. Особенно у грузчиков будет трудно — там хозяйничает Бескаравайный, главарь местных черносотенцев. Он зверски с ними расправляется, крепко держит их в руках и опаивает. Тебе надо держать там ухо востро.
Меня трудности не пугали: сила в те времена была у меня большая и энергии много, и поэтому я был уверен, что с задачей справлюсь.
«Маленький узелок»
Керчь — маленький полукурортный городишко, градоначальство. Красиво, полуподковой, огибая бухту, расположился он на склонах горы. Небольшие белые домики сбегают табуном к морю от скалистого, хмурого «Митридата». На высоком мысу у входа в бухту чернеют валы керченской крепости, а напротив неё, на другом мысу мрачным силуэтом
