Верка - Анатолий Изотов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она подумала, что подругу уволили из-за недавних событий, связанных с венгром, и поэтому была крайне удивлена, что причина кроется в ее прошлом. Верке пришлось долго и обстоятельно рассказывать о своей послевоенной жизни, об анонимках, о разговоре с парторгом. Под конец она уловила в Катиных глазах укор и стала волноваться, путаться и даже сожалеть о своем признании, только добрая подруга тихо произнесла:
– Верочка, я понимаю, что раньше ты не могла со мной говорить об этом, но, согласись, мы могли бы кое-что упредить.
– Не уверена, – ответила Верка.
– Может, ты и права, – мягко сказала Катя.
– Мне сейчас надо уйти от свекрови.
– А как же Коленька? Ведь они так привязаны друг к другу?
– Сусанна Георгиевна вообще намерена лишить меня материнства на том основании, будто я скрыла от них свое прошлое, пригрелась под их крылом и теперь мечтаю лишь об одном: как бы обокрасть своих благодетелей. Но, главное, она боится, что контакт со мной отрицательно скажется на карьере и репутации ее мужа и на будущем ее внука, поэтому намерена расправиться со мной через суд.
– Виктор знал?
– Да, не рассказав всего, я бы никогда не вышла за него замуж!
– В принципе, ты права, и, если уйдешь, ей будет труднее осуществить свой замысел. Надо только защититься от возможных провокаций с ее стороны. Поэтому переходите скорее ко мне! И, думаю, тебе надо составить подробный список вещей, которые возьмешь с собой.
– Знаешь, когда был жив Виктор, мне казалось, что я защищена от своего прошлого: казалось, было достаточно покончить с ним в душе, чтобы о нем можно было забыть. Но, как видишь, я живу совершенно иной жизнью, а прошлое тянется за мной и в настоящее и в будущее.
– Может, я не должна так говорить, но, думаю, не прошлое тянется за тобой, а его искусственно подтягивают к тебе другие люди. И даже не свекровь (она тоже жертва), а какая-то непонятная мне, партийному работнику, идеология. Но, по большому счету, дело даже не в партии, а в свойствах определенных групп людей, которые всегда выискивают в своих рядах чужаков: одним не могут простить их дворянское происхождение, других, наоборот, отвергают за их холопство, третьих держат на коротком поводке просто за то, что они рыжие. Похоже, это – некая деталь нашего бытия, защитный механизм каждого сообщества живых существ. Правда, нам сейчас от этого не легче! А жить я предлагаю вам у меня. Насчет новой работы надо подумать. На днях я буду в областной библиотеке, могу поговорить о твоем трудоустройстве, скажем, в сельскохозяйственном отделе.
– Меня снова зовет бабушка Варя, она предлагала перейти к ней еще в мае, когда Лена получила квартиру. Но твое предложение сейчас мне ближе по душе. Прости, я даже не спросила, как твой Андрей.
– Ушел к первой жене, пьет беспробудно, я подала на развод. У меня никогда не было настоящего женского счастья. В этом я тебе завидую.
– Я тебя обожаю и завидую твоей великой доброте.
– Завтра я подготовлю для вас две комнаты. В понедельник постараюсь встретиться с адвокатом и, если она согласится, пришлю ее к тебе. Мне пора.
Немного погрустив в одиночестве, Верка почему-то вспомнила Донбасс и подумала, что ей сейчас больше всего не хватает родительского дома, где всегда можно найти укрытие от бурь и гроз. Ей представился одноклассник Паша, от него мать до сих пор передавала в письмах приветы. Павел Егорович теперь работал главным инженером на шахте, вел холостяцкий образ жизни и, по слухам, метил на должность управляющего трестом. Верке стало смешно, когда представила себе, как она явится к нему в гости и скажет: «Ну вот, Павлик, я погуляла по свету, а теперь вспомнила про тебя и решила прибиться к твоей славе!» Потом подумала про Антала, и воображение увело ее из Донбасса в теплую Венгрию, откуда по-прежнему приходили через заводскую корреспонденцию волнующие письма. Правда, теперь, после ухода с завода, она не знала, будут ли доходить их письма по официальной почте, но эта проблема все же казалась ей не такой уж неразрешимой на фоне предстоящих перемен и связанных с этим забот.
Теперь все дни проходили в сборах, в упаковке вещей, в составлении их списка для Сусанны Георгиевны. Верка работала до полного изнеможения и как-то заснула над тюками. Ей приснилось, будто они с Коленькой уже закончили сборы и приехали в Донбасс. Ее мама (теперь уже бабушка Поля) отвела им самую большую комнату с двумя широкими окнами, выходящими в любимый сад, и от этого пела и радовалась душа. Сына решили определить в ту же школу, где училась Верка, а сама она стала работать ламповщицей на шахте у Павлика. Они часто встречались, и эти встречи закончились сватовством. Верка поняла, что все ее помыслы о замужестве с иностранцем – полный бред, и дала Павлику согласие.
Вскоре они пошли в загс, где им назначили регистрацию брака ровно через месяц. Верка обрадовалась, что, наконец, обрела покой, и с нетерпением ждала окончания испытательного срока. Павлик приходил к ней домой, и все говорил и говорил о своей долгой любви к ней. Он клялся, что теперь никогда и никуда ее не отпустит, будет любить их сына, а саму ее – носить на руках, каждый день дарить цветы, новые наряды. Потом вдруг перестал ее навещать и вместо этого прислал письмо, точь-в-точь такое, как показывала Сусанна Георгиевна. К нему прилагалась коротенькая записка: «Вера, после этого я не смогу на тебе жениться, не потому, что не люблю тебя, а потому, что мне нельзя будет оставаться на прежней должности, не говоря уже о росте по службе. Прощай. Павлик». Верка поняла, что ее загнали так глубоко в землю, что уже нет никакого выхода, и решила покончить со всем этим раз и навсегда. Она забежала в ламповую, нашла плавиковую кислоту и выпила ее залпом, словно водку. Тут же начались страшные муки, она кричала от боли и удушья, выхаркивала куски окровавленных легких, металась по мокрой простыне, хрипела и ругала советские законы, проклинала Павлика. Через некоторое время боли утихли, сознание ее погрузилась в забытье, но вскоре она очнулась от холода и мерзкого запаха. Верка открыла глаза, – взор ее уперся в обшарпанный потолок, освещенный тусклой лампочкой. Потом ладонь нащупала жесткое ледяное ложе и краешек простыни, сползшей с холодного тела. Она хотела укрыться, оперлась о локоть и подняла было руку, но локоть провалился в какое-то скользкое отверстие, а кисть упала на глыбу льда. Верку охватил ужас: ее, живую, бросили в ледяной морг, где тело вот-вот окоченеет и покроется инеем. Теперь стала ясна причина отвратительного смрада – это был трупный запах, и назначение скользкого отверстия – в него стекала кровь и прочая жидкость из вскрываемых трупов. Верка взвизгнула от ужаса: сейчас придет патологоанатом и начнет резать ее живьем. Заскрежетал замок, послышались шаги, к ней подошло несколько человек. Она узнала соседского мальчика Сережу, ставшего теперь взрослым мужчиной, и двоюродную сестру Аллу. Остальные были незнакомы. Ей хотелось сказать, чтобы не давали врачам ее резать, но не было сил. Тем временем под команду незнакомой женщины ее перевернули на живот, подстелили простынь, снова положили на спину и понесли вперед ногами к выходу. Когда пахнуло свежим воздухом, Верка пошевелила языком, только слова не произносились, тогда она раскрыла ладонь и сделала несколько движений, которых, к сожалению, никто не заметил. Из разговоров окружавших ее людей она поняла, что ее везут домой, чтобы искупать и похоронить. Мама сама взялась купать дочь в большущем корыте. Верка чувствовала, как под воздействием горячей воды ее тело постепенно оживает, как наливается теплой кровью сердце, как легчают веки и раскрываются глаза, и вот уже показались знакомые очертания комнаты, заплаканное лицо матери и странные голые коленки какого-то юноши. Она улыбнулась, протянула руку и легонько сдавила мамино предплечье, чтобы подать знак, что ее Верка-проказница жива. Мать, увидев раскрытые, улыбающиеся глаза покойницы, отскочила от корыта, испустила дикий вопль и грохнулась на пол. Кто-то вызвал милицию, Верку скрутили сильные ребята, откуда-то появился врач и спокойно уколол ей в вену керосин. Она проснулась в холодном поту, перепуганная, подавленная и разбитая, и полчаса не могла прийти в себя.
Дня через два после кошмарного сна пришла повестка в суд. К ней прилагалось заявление Сусанны Георгиевны с перечнем Веркиных грехов, скопированных с анонимного письма, и подробным списком других отрицательных качеств. Особенный упор делался на ее грубость, склонность к воровству, тюремному жаргону. Весьма лживо выглядела версия о проникновении гражданки Подгаецкой в их семью путем обольщения и обмана Виктора и совсем неубедительно говорилось о неприемлемости воспитания бывшей воровкой своего сына, будущего строителя коммунизма. Свекровь не забыла упомянуть случай в Ялте, когда мать оставила ребенка в бушующем море, где он чуть было не погиб. Завершалось заявление просьбой лишить гражданку Подгаецкую материнства.