Страсть к размножению - Константин Уваров

- Хиреешь ты, мой друг, покрытый плесенью,- говорит Константин-1989.

- Нет,- задумчиво отпирается второй.

- Вслед за фантомной уязвимостью, понимаешь ли, движется настоящая. Уже девочки-припевочки с улыбочками-ухмылочками ослушиваются-оглядываются,- говорит ещё один Константин, также возвышающийся за моей спиной.

Действительно, я уже склонен полагать, что какое-нибудь моё отражение как-нибудь вместо того, чтобы как по команде отвернуться вместе со мной от зеркала, с кислой ухмылкой продолжит смотреть мне вслед, но я не полагаю так, а напротив, успокаиваюсь и думаю: "О Константин! Как плохо я знаю тебя, как неправильно и редко пользуюсь твоим даром - даром твоего существования.

- А теперь - спи,- говорит Константин, и я понуро иду спать, как лось, склонив свою бессловесную голову, решившую отравиться заново.

- Не покидай всуе белый свет имени Господа нашего,- это я вдруг услышал совсем чужой голос. Я оглядываю коридор, в котором нахожусь, и вижу, как с потолка свешивается лицо Богма, всё перекошенное от неудобно выбранной позы.

- Ты слышь, говорит он мне внушительно, - не грусти у меня. Тебе-то всё, может, равно - конечно, в конце-то всей истории, после слова "никто", места ...

- Почему "никто"?- задаю я ему любой из пришедших мне в голову вопросов.

- Почему-почему, потому, что "потому" кончается на "у", а вся наша история - на слово "никто"... Если не веришь - Константин подтвердит.

- Бля буду,- между делом подтверждает Константин, и Богм удовлетворенно говорит дальше:

- Представь себе, мой юный друг, что договорившись с типографией, ты оставишь на кончике книжечки, после этого самого слова "никто" некоторое пустое место, чтобы любой читатель с чувством коммунистической причастности мог вывести на нем оценку твоим трудам и приключениям - скажем троечку - прежде, чем поставить издание в шкаф, и ты можешь парить над его безвкусностью, а мне парить не придется, меня за твои духовные искания на Олимп даже в бар не пускают. Понял?

Пауза.

- Чего молчишь? Понял, нет?

- Понял, понял.

Лицо Богма расплывается у меня в глазах.

- Девку чтобы раскрутил у меня. Нечего вздыхать было, если сейчас не нравится, а то выйдет, что правильно она тебя послала. Не нравится!.. И с собаками случаются иногда люди, если не знал. Спи давай сейчас.

Лицо Богма, шевеля губами свои трёхэтажные заклинания, исчезает в коридорных переборках.

Я улыбаюсь. Я вспоминаю Ирку. Жаль, что я не высказал этому куратору, чтобы он хайло про неё меньше разевал... "Ладно, думаю я, злость будем срывать на других товарищах". И ещё блаженнее думаю: "Если она ещё останется", и я снова думаю: "Спасется ли от меня человечество?"... И я опять думаю: "Ведь я могу заняться чем-нибудь всерьёз... И вот это-то будет действительно опасно".

Константин смеётся. Я краснею. Я всегда плохо понимаю его. Я засыпаю. По комнате снуют деловитые, потешные и сексуально-эротические Константины.

До свидания, дорогой читатель. Теперь мне остается лишь положить ручку, и ждать событий, подлежащих описанию в меру намеченного развития сюжета и художественной формы повествования.

Спасется ли человечество или злые Уваровы превратят его жизнь в ад? Не знаю. Жизнь даст ответы на эти вопросы. До встречи через мою неделю в следующей главе.

25. 02. 1992.

ГЛАВА 4

Последней умирает действительность

( PRESENT CONTINUOUS TENSE )

Опаленный снаружи, терзаемый изнутри безжалостными клыками неизлечимой мании, подобный человек как нельзя лучше приспособлен для того, чтобы заносить острогу в схватке с ужаснейшей из тварей живых. Если же по причине физического увечья или по каким-либо стеченьям обстоятельств он неспособен на это, все равно никто лучше, чем он не сможет криком побуждать своих подчиненных к смертельной битве...

...Вот он, этот седоголовый нечестивый старик, с проклятьем гоняющийся по всему свету за китом Иова во главе своей команды ублюдков, отщепенцев и каннибалов...

Г. Мелвил.

Сбылись мечты идиота.

Тоже Г. Мелвил

Сейчас вы прочтете некую несуразность, переходящую исподволь в расшифровку некоей диктофонной записи, сделанной в процессе нашей встречи с Ириной и непосредственно перед ней.

Так что если какой-нибудь восточный мудрец спросит вас, знаете ли вы, где настоящее становится прошедшим (я лично знаю по крайней мере трех таких мудрецов ), можете огорошить его тем, что знаете, где прошедшее становится настоящим. Не поленитесь сбегать в просторную библиотеку будущего, взять эту книгу (.Хотя я не понимаю в таком случае, что вы держите в руках), и ткните носом его в этот квадратик.

Здесь Past Indefinite становится Present Continuous.

* * *

Итак, был (есть и будет) 1992 год. Надо сказать (возникла надобность), что, если в конце 8О-ых годов человек понял, на что он способен, то в начале 90-ых он понял, что именно сделать он не в состоянии.(Имеется в виду тот же самый человек).

И вот, в некий день Д, зная это, я шел по улице. Я с удовольствием руководил своими поступками и то и дело отдавал себе отчет в своих действиях. Например, наступлю правой ногой, и скажу: "Иду на Голгофу, красивый, тридцатитрехлетний". Наступлю левой, и опять скажу. Или скажу, но что-нибудь другое. Или промолчу даже : все это не было топтанием на месте. Я иду до Ирки и перебираю в уме страницы этой повести - даже не от души - от руки написанной. Хорош же я был!

Наскоро задроченное тремя молодыми тучами, небо было ужасно, дома поджались, как хвосты или кровеносные сосуды, а я был хорош.

Все вокруг ни на что не похоже, с опытом человечества никак не согласуется, того и гляди, станет ещё непонятней, а я - как всегда. Я был хорош.

Мальчиком заинтересованным, смелым смотрю по сторонам. Тучи на небо залезть пытаются - обратно соскальзывают - следовательно, бури не будет. Бюстом подбочененным Богм из-за горизонта вместо этого взошел - что, спрашивается, следовательно будет? Богм совсем, как человек - голова и руки. Ветер дует, деревья рожи воротят - маленькие - со страху, большие - от брезгливости, а я - тоже, как человек - иду в курточке... Ну, шел в курточке: я был хорош.

Если какая-нибудь подсознательная, пусть и не зеленая вовсе, лягушка, и выглядывала из трещины, видя меня - одинокого, отличного, и спрашивала: "С кем же ты (он) можешь(ет) говорить?" - я отвечал: "С кем угодно": я был хорош.

А если птица какая ночная, дневная, да уж, наверно, круглосуточная, скорее, прокаркала: "Ты ещё можешь шутить",- или если мне это даже показалось, то я останавливался в неподвижную позу и говорил: "Уже могу". Я был хорош.

И недавно Богм, дабы быть менее потрясенным, дабы скрыть пафос момента - спокоен, мол, загадал мне три загадки. Ровно три загадки - я видел по размеру его зрачков - пришли к нему в голову, и, как три прекрасные сестры поразили его. Теперь же, обуреваемые силой и правильностью своего существования, мы подбирали к ним самые остроумные ответы, придавая загадкам большую законченность. От этого зависело, буду ли я хорош. Мы были хороши.

Интонация голоса у Богма была суровой, но справедливой. То есть говорил он зло, но с каким-то вселенским уважением к происходящему. Таким тоном мог бы говорить сержант вытрезвителя: "Здравствуйте, дорогие любители хорошей водки".

- Почему гусеница ползает?- загадал загадку Богм.

- По кочану,- брякнул я, не задумываясь (я был хорош), а потом призадумался о вечере моем и спросил с неприятным усилием:

" Тебе бы все загадки загадывать, а отвечать я должен буду?"

Плохо спрятавшись за верхним углом желтого кирпичного дома, Богм отметил что-то в блокноте и начал его листать. Я прошел ещё полквартала, пока он не заговорил вновь:

- Четыре яйца, три кольца, два лица, один конец. Что бы это могло быть, как ты думаешь?

Я думал так, что сделал несколько неверных шагов - Боги-враги из переулков обстреляли меня быстродвижущимися авто транспортами "Запорожец".

- Не забывайтесь, молодой человек,- вихрем прикрикнул Богм, подхватив автомобиль и казака двумя пальцами.

В этот момент мой потрясенный головной мозг догадался, что подразумевается в загадке. "Два пехотинца с тремя лимонками",- ответил я.

- Угу,- ответили с неба, и спросили:

- А и У залезли на трубу. Что упало, то пропало. Что имеется

в виду? Дай правильный ответ.

- Дай будет при коммунизме,- с обычной иронией ответил я. Богм улыбнулся и, высоко задрав ногу, спнул с неба звездочку. -Загадывай желание. Я загадал желание и дал правильный ответ. Изображение Богма исчезло, оставив легкий запах ацетона. "И молнии мои разят уксусом", подумал Богм, исчезая. Улица, предположившая ещё несколько минут назад удачный исход разговора, теперь изо всех сил готовилась к нашей встрече: повсюду монтировались новые укромные уголки, укромность уже существующих росла на глазах. Срочно создавалось впечатление, что я иду вкладывать свой ваучер, и меня показывают по телевизору. Более того, вся улица повиновалась мускульным усилиям моего мозга. По мановению моего уж не знаю чего, там и сям, как грибы после дождя, вырастали новенькие светофоры. Они указывали мне правильный путь. Если не ошибаюсь, в лесу бы это выглядело красивее.