Гадкий утенок, или Повесть о первой любви - Наталья Баклина

— Ты знаешь, — сказал он, — я сперва думал, что ты из местных. В столовке увидел, помнишь, ты суп пересоленный разливала, думаю, ничего себе какие девчонки в деревне водятся!

— Какие? — пококетничала Шурочка.

— Красивые. А потом смотрю, когда ты на танцы пришла, с нашими студентками болтаешь. Я видел, как ты с Перцем танцевала! Ну, думаю, вот это класс! Кто же их тут в деревне так танцевать учит!

— Так танцевать учат в институтском Доме культуры! А чего ж ты не подошел? Ты же сам меня в тот день на танцы звал!

— Ну, не мог я сразу подойти. Да и ты очень быстро исчезла. Потом драка эта… Меня Люба все подначивала: «Иди, разними, ты же мужчина!»

«Так он с Любой был!» — подумала Шурочка и, чтобы прогнать внезапную досаду, спросила:

— А зачем она тебя посылала? Там ведь мужики поздоровее тебя дрались?

— Да я сдуру похвалился, что был чемпионом по боксу у себя на Севере, а она хотела, чтобы я ей доказал.

— Ну, доказал?

— Да ну, зачем мне в пьяную драку вмешиваться? Тем более что Оксанка не пострадала. Да и разнималыциков и так было полно.

— А когда догадался, что я студентка?

— Да Вовка в тот же вечер сказал. Знаешь, странно, что я за целый год тебя не заметил. Девчонок твоих заметил и запомнил, а тебя — нет.

— И я! Вовку помню, Бабая помню да почти всех, кто приехал, помню, а тебя — нет.

— А ты с кем на лекциях сидишь?

— Да с девчонками и сижу!

— Странно, правда? — взмахнул Женька руками и выпустил Шурочкину ладонь, и ладонь сразу осиротела. Ну прижилась уже она в Женькиной руке! Уже познакомилась с ее теплом, с бугорками твердых мозолей, уже свыклась с ощущением надежности и защиты.

Они дошли почти до конца улицы, деревянные мостки-тротуары закончились, и буквально сразу у края тротуара в жидкой грязи лежала огромная свинья. Под ровной коркой черной грязи едва угадывался ее цвет: она была, скорее всего, розовая. По крайней мере, розовой оставались макушка, часть уха и кусочек расплывшейся в блаженной улыбке морды. Рыло свиньи лежало чуть ли не поперек натоптанной тропки.

— Во, кайфует, а! — позавидовал Женька и опять протянул Шурочке руку. — Держись, буду тебя через свинью переводить.

Они бочком-бочком, аккуратненько обошли щетинистый пятак — свинья приоткрыла глаза в белесых ресницах и похрюкала, мол, осторожно, граждане, на лицо не наступите, но не сдвинулась ни на сантиметр — и встали на краю овражка. Здесь он был чуть шире канавы, а метров через пять вправо овражек разрастался вглубь и в ширину.

По ту сторону оврага зеленел просторный луг, за ним желтело поле. На лугу паслись рыжие пятнистые коровы, на поле — одинокий шустрый трактор.

— Там Мишка сегодня работает, — сказал Женька, — я с ним подружился. Классный парень. И отец у него классный. Пошли к нему!

Женька спрыгнул в овраг и поманил Шурочку: «Давай, не бойся». Шурочка прыгнула следом, и он подстраховал, придержал за плечи и даже как будто слегка прижал к груди. Нет, показалось. Женька уже отпустил Шурочкины плечи, вскарабкался на другой склон овражка и тянул оттуда руку — влезай!

— Ой, — ойкнула Шурочка, выбравшись наверх, — я вся в репьях, как Жучка!

Репьи, мелкие и цепкие, часто-часто расселись на Шурочкиных красных трикотажных штанах. Расставаться с ними репьи соглашались, лишь по отдельности.

— Ну, елки-палки, это же мне на полчаса возни! А идти неприятно — колются! — пожаловалась она вслух. Лукавила. Не так уж они ее и донимали, эти колючки. Но очень уж повод был хорош: повертеться перед Женькой, повытягивать ножку, повыгибать спинку, рассматривая, что там у нее сзади.

— Жень, сзади много налипло?

— Нет, ниже колен только. Давай, помогу. Женька присел сбоку на корточки и начал выдергивать мелкие колючки, а Шурочка протягивала к нему ногу, отставив ее на носок и вытянув в струнку, как балерина. И чувствовала себя абсолютно счастливой.

Мишка-тракторист оказался высоким белобрысым парнем с простым лицом, на котором запросто отражались его эмоции. Радость от встречи с Женькой. Восхищение Шурочкой. Искренность, когда он позвал:

— Женька, мы сегодня баню топим. Хочешь, приходи. И девушку приводи.

— Пойдешь? — спросил Женька Шурочку на обратном пути к овражку — Ты любишь париться?

— Не-а, у меня голова сразу болит. Хотя помыться надо.

— Ну и пойдем вечером, помоемся.

— В смысле? Вместе, что ли? Ты что? — оторопела Шурочка.

— Почему вместе? Я — с Мишкой, ты — с сестрой его. Пойдешь?

Баня у Мишки оказалась не такой, как у Лизаветы. У той была банька с маленьким предбанничком с лавкой и вбитыми в стену гвоздями для одежды и маленькая парная с печкой-каменкой, которая занимала чуть ли не половину пространства. Достаточно было плеснуть на пол ковш воды, чтобы она наполнилась паром. У Мишки же «баней» называлась довольно приличная избушка. Уж какой-нибудь Бабе Яге места поселиться вполне хватило бы! Предбанник был раза в полтора просторнее Лизаветиного и вкусно пахнул сухим березовым листом. Запах издавали развешанные на стене веники.

Сама парная — темные стены, полок в два этажа, массивная печь в углу — вместила бы человек пять желающих. А уж Шурочке и Аленке, Мишкиной сестренке и вовсе можно было в прятки играть.

Парни отправили их в баню первыми — мол, мойтесь по-быстрому, а уж потом мы. Шурочка и старалась по-быстрому — жарко было и темновато, тусклая лампочка у входа только и давала света, чтобы шайку с мочалкой разглядеть. Шайка — овальный оцинкованный тазик, мочалка — комок каких-то волокнистых лент, похожих на плоские стебли. Нет, в ванной лучше, решила Шурочка и окатила себя из шайки водой. Но пахло в бане здорово — теперь уже распаренным березовым листом: Аленка замочила в тазу два березовых веника.

— Шура, париться будете? — Четырнадцатилетняя Аленка говорила ей «вы», и от этого Шурочка чувствовала себя важной пожилой теткой.

— Не, Ален, не буду, у меня и так голова болит!

— А хотите, я вам спину потру?

— Потри, пожалуйста, и давай на «ты». Аленка взяла пахнущий хвоей брусок мыла — в тусклом свете был неопределенного цвета, но Шурочка знала, что мыло зеленое. Этим «Хвойным», да еще хозяйственным мылом только и торговало местное сельпо. И шампунями — «Лада» и «Яичный». (Шофера, Шурочка слышала, хохмили в магазине по этому поводу, что, мол, «Лада» — женский шампунь, а «Яичный» — мужской. «Почему?» — не поняла тогда Зинка-продавщица. «Так ведь для яиц же!» — гоготали мужики.) Аленка намылила мочалку-рогожку — та быстренько запенилась — и пенным комком начала тереть Шурочкину спину. Мочалка терла жестко, но приятно.