Дневники 1932-1947 гг - Лазарь Бронтман

Сегодня он вспомнил, как Бряндинский улетал в полет на восток. Один ребенок только родился, второй болел, лежал почти при смерти — он полетел. Скучал, конечно. Зато сколько радости было во Владивостоке, когда узнал, что все в порядке. Прямо на голове ходил в присутствии комфлота.

Сегодня Кокки опять ходил на высоту. Все пытался перебить свой рекорд с грузом.

— Не выходит, Лазарь. Как ни бьюсь, не получается. Прямо ума не приложу, что сделать. Сегодня был на 10. И дальше не идет. Но я его дожму. Мне иначе нельзя — разрешение-то получил. Я уж из-за этого от отпуска отказался.

Вспоминали, как он ездил заграницу и привез обратно валюту. Жена особенно возмущалась: «Сколько чулок можно было приобрести!».

Володя очень гордится своей авиационной семьей. Один брат — Костя — уже летает испытателем на первом заводе.

— Сегодня ушел на высоту и потерялся. Прямо все обмерло: сам летаешь ничего, а тут поди вот…

Второй брат кончил авиашколу, третий — сдает зачеты. «Хочу чтобы в части пошли».

Книжкой очень заинтересован. Каждый раз спрашивает у стенографистки: сколько написали, интересуется, как будет оформлена, хватит ли материала, интересно ли получится.

18 ноября был у меня очень интересный человек — полковник Полынин. Он бывал заграницей, был в Испании, в Китае. Рассказывает много занятного. Кое-что мы опубликовали.

Вчера Коссов во время дежурства рассказывал о старых репортерах. Был у нас такой Локшин. Его любимая поговорка была: «Я могу писать, как Тургенев, только акцент мешает».

Хочется записать, как внимательно Сталин следит за газетой. Раньше мы много давали петитом и даже нонпарелью. Сталин порекомендовал этого не делать, так как газету читают и люди не шибко грамотные, а им петит разобрать трудно.

Бывало давали по несколько клише на полосу. Он заявил, что лучше не перебарщивать — не делать из политической газеты картинку. Одно, много два клише на полосу — и хватит.

Последнее время у нас вся газета состояла их крупных кусков, на каждой полосе подвал. Сталин посоветовал давать не больше одного подвала в номер (и то — публицистический или теоретический), а остальное — мелкий материал, а то трудно газету читать. Это оказалось сделать не так легко. Многие отделы до сих пор не могут перестроиться. В итоге резко возрос спрос на информацию. В иные дни даем по 3 полосы. Все что сдаем — на ходу, инстатум насуенди[56] идет в номер.

18 декабря

Вот и похоронили Валерия Чкалова. Это было страшно и неожиданно. 15 декабря около двух часов дня меня разбудил звонок Мартына.

— Правда, что с Чкаловым что-то случилось?

Я поднял Левку. Немедля позвонили на 22-ой завод. Подошел Громов, очень взволнованный:

— Что-то произошло. Вылетел и не сел. Байдуков вылетел на самолете искать.

Позвонили Белякову. Тоже горячий:

— Что-то случилось, а что — не знаю.

Через полчаса вернулся Байдук, обшарил все, ничего не нашел. Я звонил Кокки — его нет. Славка притих, испуганный.

В 8-20 мне позвонил Александров. Ему сообщили из «Скорой помощи», что Чкалов разбился и доставлен в Боткинскую. Немедленно позвонили Шимелиовичу, гл. врачу.

— Да, верно.

— В каком положении? Живой?

— Труп. Приезжайте.

Страшно. Вызвали машину, поехали туда.

Встретил растерянный главврач.

— Только что был Ворошилов. Пойдемте.

— Как произошло?

— Вылетел, ударился головой в кучу железного лома, перелом основания черепа.

— Смерть мгновенная?

— Да, во всяком случае, исчислялась минутами. Я позвонил Поскребышеву. Привезли проезжие.

Пошли во временный приемный покой. Мороз, ветер, 24о.

В комнате приема хирурга на кушетке, обставленной цветами, лежал Валерий. Тело закрыто простыней, голова обложена ватой. Руки сложены на груди под простыней.

Раны над правым глазом, он почти прикрыт ватой, ранена верхняя губа. Лицо опухло, неузнаваемо, чужое, проступила борода. Можно узнать только в профиль. Левка заплакал. Я с трудом сдерживался. Долго смотрели.

Вышли.

В 6 часов вечера я позвонил Байдуковой. Она уже знала, еле говорила.

— Каждую минуту забегают дети Валерия. Ждут обедать.

Позвонил Егор, позвал Левку ехать к Ольге Эразмовне. Лев ходил по комнате и дул на руки, волнуясь. Уехал. Приехал, рассказывал тяжкое. Собрались Байдук, Беляков, Локтионов, Громов. Вбежала лифтерша и сказала, что ей кто-то уже сообщил. Вошли.

Она бегает по комнате с Валерией.

— Где он, я хочу на него посмотреть!

Мечется и рыдает Игорь.

— Не верю, не верю!

Потом ушли. Игорь прибежал к Байдукову.

— Дядя Егор, так это правда? Неужели папы больше никогда не будет? Неужели он никогда не придет?

Байдукову позвонил Ворошилов.

— Напишите некролог. Душевный, хороший. Забудьте, что я буду его подписывать. Пишите так, как будто пойдет от Вашего имени.

Я позвонил героям, попросил приехать. В 8 часов вечера приехал Кокки и Ильюшин. Продиктовали статьи.

— Как ты думаешь, Володя?

— Я этот мотор знаю. Новый. Очень нежный, быстро отзывающийся на температуру. Зашел на посадку — на планировании переохладился. Дал газ, чтобы подтянуть на моторе — заглох. Машина тяжелая, утюг — никуда не спланируешь, высота малая. Вот и все ясно. Убежден. Да, потеряли Вальку.

Приехал Кренкель, очень расстроенный. Привез некролог за подписью полярников. Дали телеграмму Папанину в Кисловодск о том, что ставим его подпись. Он немедленно вызвал нас по телефону, продиктовал статейку.

Я позвонил Юмашеву. У Андрея — беда: у Марии Петровны открылся хбу,[57] она в санатории, дочь оперировали, началось воспаление брюшины, t =39,5°. Андрей мечется, сам не свой, дежурит в больнице: «Это страшно потерять дочь», но сразу приехал.

Ночью в 2 часа заехали Байдуков и Беляков — продиктовали подвал. Убитые.

Непрерывно звонки, вся Москва знает.

Пришло соболезнование ЦК и СНК, сообщение правительства. Дали три полосы. Кончаем в 9-10 утра.

На следующий день — тоже. Вчера — тоже.

Вчера я поехал возложить венок от «Правды». Привезли, установили. Долго смотрел в лицо. Торжественно, народ, чувствуется тяжелая скорбь. Как его все любили!

Игорь не пошел в Колонный зал.

— Не хочу видеть папу мертвым!

Это хорошо: он останется в его памяти живым.

Вчера был Супрун. Он — член правительственной комиссии по расследованию причин. Назначен лично за подписями Сталина (ЦК) и Молотова (СНК). Сидели двое суток. Картина рисуется так: испытывал новый истребитель Поликарпова. Взлетел, сделал два круга, зашел на посадку, сдал мотор. Гробанулся в 500 метрах от аэродрома. Валя видел, что бьется. Садил машину на крыло, чтобы амортизировать удар. V~200 км./ч. Огромной силой вырвало вместе с сиденьем, пролетел 25 метров с головой в железный лом. Пролом черепа, сдвинулось сердце, печень.