Нюрнбергский дневник - Густав Гилберт

Эти приказы отдавал Гиммлер. Но сомневаюсь, что Гиммлер — настоящий немец. У него было такое странное лицо! Мы с ним не ладили.

— Вы допускаете, что Гиммлер совершал все эти деяния без позволения на то Гитлера и без четко сформулированного приказа последнего?

— Мне это неизвестно. Мне это действительно неизвестно. Но не забывайте, итоги последней войны поставили нас в безвыходное положение. Такая нищета и безработица. Германии требовалось жизненное пространство. Если бы только нам оставили одну-единственную колонию, никто и никогда не услышал бы о Гитлере!

Затем беседа коснулась атомной бомбы и как раз проходившей в Москве конференции но вопросам контроля над атомным оружием. Я рассказал Риббентропу о небывалой разрушительной мощи этого оружия, о мирном использовании атомной энергии, а также возможностях с се помощью как уничтожить, так и освободить человечество.

— Боже мой! — вырвалось у Риббентропа, — это же означает тотальную революцию в развитии цивилизации, верно? Полную ревизию всех нынешних представлений?

— Да, все прежние представления о промышленности, о международной экономике и политике с позиции силы отныне не имеют хождения. Представьте себе, если бы Гитлер не был столь нетерпелив, можно было бы постепенно внедрить использование атомной энергии в мирных целях на благо промышленности, а не первым делом ударяться в экспериментирование со страшнейшим оружием. Германия получила бы его ничуть не позже остальных. И в свете этого вопрос о жизненном пространстве отпал бы сам собою.

— Вы считаете? Боже праведный! Вот это мысль! Больше и не скажешь! Вы рассказали мне нечто в высшей степени любопытное, герр доктор! Все это весьма и весьма удивительно! Мне кажется, бессонная ночь мне сегодня обеспечена!

Камера Штрейхера. В канун Рождества христианские постулаты волновали Штрейхера ничуть не больше обычного.

— Пастор оставил тут мне брошюрки, но мне до них дела нет. Знаете, я и сам в некотором роде философ. И немало передумал насчет сотворения мира Богом. И при этом всегда задавал себе один и тот же вопрос: коль мир этот создан Богом, кто же в таком случае создал самого Бога? Как видите, если слишком над этим задумываться, недолго и в дурдом угодить. И вся эта тягомотина о еврее Христе, сыне Божьем, не знаю, уж очень это все смахивает на пропаганду.

Штрейхер осведомился о последних событиях в мире. Я сообщил ему о состоявшейся в Москве конференции по вопросам контроля над атомным оружием. Далее я рассказал ему о том, что атомная энергия означает коренной переворот в экономике, политике и даже философии, так что вопрос о жизненном пространстве утрачивает свою актуальность.

— Что вы говорите? — изумился Штрейхер, выпучив от удивления глаза. — А как же изготовить все эти атомы?

Я объяснил ему, что изготавливать атомы нет нужды, речь идет просто об использовании уже имеющейся в природе энергии. Но, судя по всему, такое объяснение показалось Штрейхеру заумным. Он попросил меня снабдить его литературой и иллюстрациями на данную тематику.

Камера Геринга. И даже сегодня настроение Геринга никак не назовешь рождественским. Он настаивал на том, что своекорыстие отдельного человека и наций в целом — единственная реальность. Так мы перешли к мюнхенскому соглашению.

— Все произошло в соответствии со схемой F! — начал Гериш; — Ни Чемберлен, ни Даладье ни в малейшей степени не были заинтересованы пожертвовать чем-либо ради спасения Чехии. Это было ясно, как божий день. Участь Чехии решилась за какие-то три часа. После этого они еще четыре рассуждали о таком понятии, как «гарантии». Чемберлен и дальше продолжал увиливать. Даладье вообще витал в облаках. Присутствовал, только и всего.

Опустившись на нары, Геринг вытянул ноги и со скучающим видом склонил голову.

— Даладье лишь время от времени кивал в знак согласия. Ни разу не возразил ни но одному вопросу! Я был просто поражен, с какой легкостью Гитлер все это обстряпал. Им же было известно о наличии в Судетской области Чехии заводов «Шкода» и предприятий но выпуску боеприпасов, они же понимали, что сдают нам Чехию. И когда Гитлер внес предложение перебросить в Судеты кое-что из наших вооружений по нашу сторону границы, как только немецкая часть Судетов перейдет к нам, я ожидал взрыва негодования. Но нет — и не пикнули! Мы получили все, что желали! Вот так! — при этих словах Геринг выразительно щелкнул пальцами. — Они не настаивали на том, чтобы хотя бы проформы ради согласовать все эти вопросы с самой Чехией — ничего подобного! Французский посланник в Чехии впоследствии высказался так: «Теперь мне предстоит огласить осужденным приговор». И все. Вопрос о гарантиях свелся к тому, что гарантом по оставшейся части Чехии выступал Гитлер. Ну, вы же прекрасно понимаете, что это означало.

Камера Кейтеля. Кейтель был мне благодарен за мой рождественский визит и в благодарность был со мной предельно откровенен:

— Пожалуйста, никому об этом не говорите, пока это все не завершится, но я убежден, что решение Гитлера напасть на Россию было равнозначно признанию своей собственной слабости, а воевать с Польшей вообще не было нужды!

— В самом деле?

— Абсолютно! Сейчас я твердо в этом убежден, и никому меня не переубедить — ни Риббентропу, ни Герингу. Но, прошу вас, остальным об этом ни слова, или я вообще ничего вам не скажу. Когда мы отказались от намерения напасть на Англию, да это было нам и не под силу — слишком малочислен был наш флот, — нужно было хоть как-то, но действовать. А что он мог предпринять? Забрать Гибралтар? Мы были не против, а вот Франко сдрейфил. Сидеть сложа руки? Невозможно! Этого только и нужно было Англии, чтобы рано или поздно уморить нас голодом. А ведь все это время в жилы вермахта вливался живительный сок из нефтяных скважин Румынии. Не следует этого забывать, профессор.

Нефть! Она была ключом ко всему. Без румынской нефти мы не протянули бы и недели. А рядом с ними Россия — тем ничего не стоило взять да перерубить перекачку. Мне кажется, Гитлер не мог не понимать того отчаянного положения, в каком мы оказались. Ежемесячно из Румынии мы получали приблизительно 150 тысяч тонн нефти. Для ведения войны нам был необходим абсолютный минимум в 300–350 тысяч тонн. Те 100 тысяч тонн, которые мы производили внутри Рейха, включая и синтетический бензин — капля в морс. Одним только люфтваффе требовалось 100 тысяч тонн в месяц. И потеряй мы румынские месторождения — нам конец! И Гитлер понимал, что мы никак не можем позволить себе сидеть сложа руки. Что до стратегии, тут он куда опытнее и Риббентропа, и Геринга. Нападение на Россию действительно было шагом отчаявшегося, поскольку он понимал преходящий характер всех наших побед и всю малозначительность этой успешной операции Роммеля в Африке. Естественно, он вел себя гак, будто русская кампания — дело верное, наше предназначение и почетный долг. Но теперь, задним числом, я не сомневаюсь в том, что это был весьма рискованный шаг отчаявшегося человека.

— Вы действительно так считаете?

Кейтель, приложив указательный палец ко лбу, зажмурился.

— Да! Мне не кажется, что он сам был в этом так уж уверен. Но внешне все было в порядке — внешне не подкопаться. Это был поступок отчаявшегося! И никому меня в этом не переубедить. Ни Герингу, ни Риббентропу. Но только, прошу вас, вы им не рассказывайте то, что я вам говорил. Наступление на Россию было безумием, а нападение на Польшу спровоцировали мы сами.

— Да, припоминаю — показания, где упоминались польская военная форма и радиостанция в Глейвице.

Этой фразой я наступил на любимую мозоль, потому что Кейтель тут же оживился:

— Но я же говорил Канарису: «Не лезьте в это!» Говорил ему, что не дело вермахта ввязываться в подобные дела. Ему лишь стоило сказать им, что у него никакой польской военной формы нет. Поверьте мне, герр доктор, в ту пору и подумать не мог о том, что именно замышлялось. Мы представления не имели о том, что в 1939 году Чемберлен и Рузвельт пытались предотвратить войну. Я действительно ничего не знал! Гитлер и не намекнул на то, что этой войны вполне можно было избежать.

Стало быть, судьба! Я всегда мечтал жить в имении. Но одно я вам скажу, профессор, американцу ни за что не понять то безвыходное положение, в которое нас поставил Версальский договор. Только подумайте: безработица, национальный позор. Позвольте мне заявить во всеуслышание: Версальский договор был большим свинством! И именно так он и был воспринят каждым порядочным немцем. Только представьте себе вырвать у Пруссии сердце и дать полякам коридор! Неудивительно, что на таком фоне ничего не составляло убедить всех и каждого, что поляки, дескать, действовали своевольно и эгоистично, отказав нам в Данциге. Каждый порядочный немец должен был сказать: «Долой Версальский договор, всеми правдами и неправдами, но — долой!»