Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий - Юрий Безелянский

Потом Веничка возник в жизни другой женщины, Галины. Ее подруга, Нина Козлова, знакомая Вени, попросила Галину пустить его пожить в квартиру на Камергерском. И, конечно, интересно вчитаться в воспоминания Галины, которая стала второй официальной женой Венедикта Ерофеева:

«В общем, сначала все выглядело так, что я сдала свои комнаты писателю… Пустить в дом Ерофеева – все равно что пустить ветер, это не мужик, а стихия. И в житейском отношении я ничем не отличаюсь от большинства русских баб: и у меня муж был пьяница, и у меня он все пропивал. Когда за границей вышли «Петушки» – это ничего в нашей бедности не изменило… В доме я была добытчицей… Как я понимаю, всю жизнь Ерофеева преследовал голод… Мы прожили вместе 15 лет, и я не помню, чтобы он жадно ел… Я перестала работать за год до его смерти, когда уже совсем уж ему стало плохо. Тогда деньги стали появляться, и пьеса пошла в театрах. А то, что я работала, – этими деньгами только за квартиру платить. А был период, когда я была в больнице, – нечем было и за квартиру платить. Тогда мать моя ездила отвозить ему еду. Все бывало. Все русские варианты мы прошли…»

Галина Ерофеева вспоминает, как увлеченно Веничка интересовался политическими новостями, слушал радио, смотрел теленовости. Когда шел первый съезд народных депутатов, Веня говорил: «У меня работа. С десяти часов я на съезде». Он всегда был в курсе всего и обращался к жене: «Вот, девка, смотри». Он всех на

зывал «девка» или «дурочка», большинство захлебывалось от возмущения: «Я дурочка?»

По воспоминаниям Нины Фроловой, сестры писателя, «Галя была ему как мама родная, а когда он заболел – тем более».

Но Галина была не единственная. Когда Веничка стал популярным, вокруг него роилось множество «жриц». «Эти «жрицы», – вспоминает Лидия Любчикова, – все занимались угождением ему и вели себя, как кролики перед удавом». Однажды они засыпали уснувшего Венедикта Ерофеева белыми хризантемами. Эффектная сцена: он возлежал на диване весь в цветах.

Ольга Кучкина спросила Вадима Тихонова, прожившего с Ерофеевым душа в душу более 32 лет: «А женщины Веничку любили?» Ответ Тихонова:

– Ой, Господи! Они от него вообще без ума были. Ему, придурку, 50 лет, а около него пасутся эти, девятнадцатилетние девки. Я ему говорю: какого хрена, Ерофеич, что ты с ними делаешь? Он говорит: я не знаю, что они со мной делают.

Из записных книжек Венедикта Ерофеева:

«Душою надо полнеть, девки, а не телесами».

«Не женщина, а телесное наказание».

«Вакханка-пулеметчица».

«И как жаль, что у нее только две коленки».

У Венедикта Ерофеева была мечта: всех девушек, которые его любили, собрать за одним столом. Устроить эдакую Вальпургиеву ночь и посмотреть, как они будут вести себя – сами передерутся, может быть, его убьют, или все тихо будет.

Не собрал. Хотя в последние три года жизни Венедикта Ерофеева около него были две женщины: жена Галина и подруга Наталья Шмелькова (ученая-геохи- мик, кандидат наук, литератор, искусствовед, художница и очень красивая женщина, модель известных художников). Когда они познакомились, Веничка записал в своем дневнике: «Нахальная брюнетка». Затем они крепко подружились, но это были какие-то особенные отношения.

Наталья Шмелькова признавалась: «Это было многослойное чувство: и как к ребенку, и к мужчине, и к

другу. И он ко мне так же. Я его матерью крестной стала…»

Это целая история: Ерофеев крестился в католическом костеле святого Людовика. Он принял католичество, ибо не любил православие «за холуйство».

Не будем копаться в отношениях Ерофеева и Шмельковой: то, что считает нужным, отдает на суд читателей сама Наталья Шмелькова: «Единственная любовь – Веничка. Я обожала его. Не подумайте, потому что писатель. Если бы он был дворником, кем угодно, при тех же качествах…»

А вот Галина иногда упрекала мужа, что он не кандидат наук, – она была кандидатом. И, к сожалению, психически больной женщиной. Во время осенних кризисов формулами исписывала обои и однажды хотела выброситься с балкона навстречу комете Галлея, которая тогда приближалась к Земле. Во второй раз попытка была успешной: она выбросилась из окна 13-го этажа. Это случилось после смерти Вени и не было самоубийством на почве любви и отчаяния.

«Что ж, и я Россию люблю. Она занимает шестую часть моей души».

О женщинах поговорили, теперь – о Родине. Вряд ли Венедикт Ерофеев писал это слово с большой буквы. У него к ней было двойственное отношение, как у Лермонтова, к примеру. Его горькая фраза: «И еще угораздило родиться в стране, наименее любимой небесами» – явно восходит к пушкинской: «Чорт догадал меня родиться в России с душой и талантом!..»

Ерофеев хорошо знал не только русскую литературу, но и русскую историю, от Ивана Грозного до Иосифа Сталина, и со знанием дела говорил: «За кровавую блажь нескольких параноиков должна платить вся нация».

К патриотам-невротикам типа Зои Космодемьянской Ерофеев испытывал ненависть. Их подвиги, вос

петые пропагандой, служили, по его мнению, лишь укреплению власти, режима, а надо жить не для родины, а для себя – вот позиция Венички. «Политикой партии и правительства не интересуюсь. Газет не читаю, скрыт, замкнут, способен на любое преступление» – такую он давал себе шутливо-серьезную оценку в духе практиковавшихся в стране доносов.

Нет, газеты и журналы как раз он читал и очень интересовался происходящим в стране, особенно в горбачевский бурный период гласности и перестройки. Незадолго до смерти Веня как-то сказал Шмельковой: «Меня-то скоро не будет, а ты когда-нибудь испытаешь гордость за то, что жила в это время».

Своими проницательными глазами он видел все, что происходит в стране и с народом. Примечателен его воображаемый разговор с Василием Розановым в его знаменитом эссе:

«Не зная, чем еще высказать свои восторги (не восклицать же снова: «О, шельма!»), я пересел на стул, предоставив ему свалиться на мое канапе. И в трех тысячах слов рассказал ему о том, чего он знать не мог: о Днепрогэсе и Риббентропе, Освенциме и Осоавиахи- ме, об истреблении инфантов в Екатеринбурге, об упорствующих и обновленцах (тут он попросил поподробнее, но я подробнее не знал), о Павлике Морозове и о зарезавшем его кулаке Данилке.

Это его раздавило, он почернел и опустился. И только потом опять заговорил: об искривлении путей человеческих, о своем грехе против человека, но не против Бога и Церкви, о гефсиманском поте и врожденной вине.

А я ему – тоже о врожденной вине и посмертных реабилитациях, о Пекине и кизлярских пастбищах, о Таймыре и Нюрнберге, об отсутствии всех гарантий и всех смыслов…»

Вот как понимал Венедикт Ерофеев свою родину – как страну без всех гарантий и всех смыслов, то есть бесчеловечную.

Ему звонили. Угрожали: «Ерофеев, если вы не оставите свои семитские штучки, мы и вас не пожалеем,

когда сила будет на нашей стороне». На этот счет Веничка говорил: «Если начнутся еврейские погромы, то в знак протеста переименую себя в Венедикта Моисеевича».

Запись из дневника Натальи Шмельковой от 17 февраля 1989 года:

«Вечер Вени в Литературном институте… Выступали Битов, Еременко, потом Веня. Много вопросов. Последний – про «Мою маленькую Лениниану». Вот тут и началось!!! «…Этого плешивого мудака давно пора убрать из мавзолея». Под смех и аплодисменты парторг, вытянув шею, с пунцовыми пятнами на щеках, по ногам сидящих в ряду стремительно пробирается к выходу. «Коммунисты не способны решить никаких задач, – продолжает Веня. -¦ Вот разве что СССР выиграл войну. Но коммунисты здесь ни при чем. Выиграл войну народ». Реакцией студентов остался доволен. Особенно когда садился в такси, а они на прощание махали ему вслед руками».

«Моя маленькая Лениниана» – это еще один маленький шедевр Ерофеева. О пастве Ильича Веничка писал:

Не одолев их буйной дури,Он встал под знамя Ильича,Теперь, мятежный, просит бури,Как морда просит кирпича.

И еще один Веничкин прикол: «Да мало ли от чего дрожит рука? От любви к отечеству».

«Они вонзили мне шило в самое горло… Я не знал, что есть на свете такая боль. Я скрючился от муки, густая красная буква «ю» распласталась у меня в глазах и задрожала. И с тех пор я не приходил в сознание, и никогда не приду».

Венедикт Ерофеев успел увидеть свою пьесу «Вальпургиева ночь», дождался репетиций «Диссидентов», готовилась к публикации «Фанни Каплан». И – огромное количество незаконченного, недоделанного в

ящиках письменного стола. «У него было миллион планов, и все готово, но в голове. Ему все казалось, что сейчас у него будет две свободные недели – он сядет и напишет, но сил уже не было» (Галина Ерофеева).