Алексей Толстой - Виктор Петелин

Вскоре после выхода сборника Алексей Толстой разочаровался в том, что написал. А много лет спустя совсем отказался от книги, назвав ее холодной и пустой. Вслед за ним этой же оценки первого сборника стихов придерживались и многие исследователи и биографы. А между тем дело обстоит гораздо сложнее: поздний Толстой был не совсем прав в оценке молодого Толстого, а исследователи слишком слепо пошли за высказываниями самого художника.

Есть в этом сборнике и стихи талантливые, самостоятельные.

Работая над сборником, Алексей Толстой писал отчиму: «…не знаю, понравятся ли тебе мои стихи; выбрал для них среднюю форму между Некрасовым и Бальмонтом, говоря примерами, и думаю, что это самое подходящее.

Исходная точка — торжество социализма и критика буржуазного строя… Мне обидно за наших поэтов — Ницше утащил их всех «в холодную высь с предзакатным сиянием…». К счастью, Ницше меня никуда не таскал, по той простой причине, что я ознакомился не с ним, а с г-ом Кагутским, и поэтому я избрал себе таковую платформу…»

И действительно, в сборнике есть стихи, которые внешне похожи на некрасовские. Большим сочувствием к несчастным рабам, идущим «под звон вечерний», пронизано стихотворение «Рабы».

Не видно лиц, согнуты спины,И воздух темный дряхло старОт дыма едкого сигар.Так без конца текут лавины.

Нельзя, конечно, преувеличивать значение этого стихотворения, однако такие мотивы в русском символизме после революции 1905 года не так уж часты. Вот почему оно может свидетельствовать, что молодой Толстой действительно пытался соединить в своем творчестве некрасовские традиции и поэзию символизма.

Хороши в сборнике пейзажные и любовные стихи: «На диване забытый платок», «Струи огня задрожали», «В солнечных пятнах задумчивый бор», «Белый сумрак, однотонно», «Неподвижною ночью в долину сходили», «Душа грустна, как вздох цветов осенних», «Сбылось его желанье», «Рыдаешь ты»…

Но первая книга не принесла радости. Вскоре в современной ему поэзии и прозе зазвучали совсем иные темы и проблемы, появились «Ярь» и «Перун» Сергея Городецкого, «Сказки» Федора Сологуба, «Лимонарь» Алексея Ремизова. И Алексей Толстой понял, что его лирические опыты — вчерашний день в развитии русского символизма.

«КОШКИН ДОМ»

Лето Алексей Толстой провел в деревне Лутахенде, на берегу Финского залива. Наконец-то определились отношения с Софьей Исааковной, она решилась на совместную с ним жизнь.

Дачу сняли в самом лесу, на Козьем болоте, в скромной хибарке старухи Койранен. В один из первых же дней притащили сосновых и еловых веток, папоротника, шишек, и комнаты преобразились, словно стали светлев и шире. Алексей взял небольшую картонку и тут же намалевал кошку неопределенного лилово-зеленого цвета, и Дом принял веселый и уютный вид. «Кошкин дом» — так стала называть свое первое совместное жилище молодая чета.

«Посредине комнаты в «Кошкином доме», — вспоминал Корней Чуковский, бывавший в то время у Толстого, — стоял белый, сосновый, чисто вымытый стол, украшенный пахучими хвойными ветками, а на столе в идеальном порядке лежали стопками одна на другой очень толстые, обшитые черной клеенкой тетради по двести, а то и по триста страниц. Толстой, видимо, хотел, чтобы я познакомился с ними. Я стал перелистывать их. Они были сплошь исписаны его круглым, широким и размашистым почерком. Тетрадей было не меньше двенадцати. Они сильно заинтересовали меня. На каждой была проставлена дата: «1901 год», «1902 год», «1903 год» и т. д. То было полное собрание неизданных и до сих пор никому не известных юношеских произведений Алексея Толстого, писанных им чуть ли не с четырнадцатилетнего возраста! Этот новичок, начинающий автор… имел, оказывается, у себя за плечами десять, одиннадцать лет упорного труда».

С Чуковским Толстого познакомил Александр Степанович Рославлев, живший в гой же деревне. Рославлев уже считался известным поэтом, был автором нескольких поэтических книжек. О нем писали Брюсов, Блок, Вячеслав Иванов. Держался он солидно, с достоинством, хотя стихи его были средненькие, во многом эпигонские. Но Толстой, которому он казался настоящим писателем, относился к нему с уважением и какой-то наивной почтительностью. И дело не только в разнице положения, но и в возрасте: Александр Рославлев был гораздо старше двадцатипятилетнего Толстого. Алексей часто приходил к нему, они подолгу разговаривали на различные темы, обсуждали доходившие из Петербурга новости, пили пиво, а потом читали друг другу собственные стихи. Рославлеву тоже нравился этот спокойный, неторопливый молодой человек, с таким простодушием и вниманием слушавший его стихи. Его доверчивые глаза, мягкая рыжеватая бородка, легкая полнота, придающая неповторимую осанистость, компанейский, веселый нрав — все это как-то сразу располагало к нему. Вот тогда-то и познакомил Рославлев Алексея Толстого с таким же молодым литератором, как и он, Корнеем Чуковским, его сверстником, но уже широко начавшим печататься в различных газетах и журналах.

Однажды Алексей зашел к Чуковскому и застал его работающим за письменным столом, на котором небрежно валялись гранки очередной статьи, присланной по почте из «Весов». Ему еще не приходилось вычитывать гранки, держать корректуру. И он, пытаясь подавить в себе чувство зависти, со скрытым волнением произнес:

— Как упоительны эти слова: гранки, верстка, корректура, редакция, корпус, петит… Сколько в них манящего волшебства…

— Будете и корректуру держать, и ходить по редакциям, еще надоест, — покровительственно успокаивал молодого поэта Корней Чуковский: он-то уже был на коне.

Как раз к середине 1907 года Корней Чуковский активно стал сотрудничать в журнале «Весы», получая задания непосредственно от Валерия Брюсова. Ведь именно Корней Чуковский в конце прошлого года буквально разгромил книжку К. Бальмонта, вышедшую в издательстве «Знание». Именно его, Корнея Чуковского, так отчитала в своем «Письме в редакцию» Елена Цветковская, пытаясь снять облыжное обвинение с Бальмонта. Помнил Алексей Толстой и ответ Корнея Чуковского в том же двенадцатом номере «Весов» за прошлый год, ответ хлесткий, беспощадный, уничтожающий. Встреча с таким литератором вызывала у него сначала сдержанность, какую-то напряженность. Но потом, когда поближе познакомились, эта скованность быстро прошла: они были сверстниками, стремились к одному и тому же — завоевать место на литературном Парнасе. Они вместе ходили купаться в ближайшую речушку, гуляли в лесу, по берегу Финского залива. Никогда еще Толстой не чувствовал себя таким бодрым и сильным, как здесь, в деревне Лутахенде. Софья рядом с ним. Все просто, естественно. На вольном воздухе щеки его округлились, взгляд стал еще доверчивее и простодушнее, а пухлые, почти детские губы придавали ему такой беспечный вид, что казалось, по выражению Чуковского, он задуман на тысячу лет. В его походке, говоре, манере смеяться чувствовалась несокрушимая, непочатая сила степняка. Но таким он только казался на людях. Оставаясь же наедине с письменным столом, книгами и чистыми листками бумаги, он терял эту уверенность, испытывая чувство беспокойства. Встречи и длительные прогулки с Чуковским и Рославлевым, наезжавшими столичными писателями укрепляли его решение полностью отдаться литературному труду, но и все еще пугало необеспеченное будущее.