Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века - И. Потапчук

Из дневника Федора Мельницкого, между прочим, видно, что во время его содержания под стражею чаще других с ним виделся Борис, который сам приносил требуемые припасы и вещи. В квартире Бориса Мельницкого при магазине Дорвойдта судебным следствием найдены 8 января 1883 г. чучела большого тетерева и зайца, брюшки у которых оказались распоротыми. Рассказ Б. Мельницкого подтверждался также и показаниями других свидетелей: портнихи Прасковьи Богатыревой, отворявшей ему двери 3 ноября 1881 года, кухарки Анисьи Давыдовой, передававшей ящики с чучелами извозчику, извозчика Козлова, отвозившего эти ящики в имение Покровское, управляющего этим имением, а также Ванькова, который получил от Б. Мельницкого 1 тысячу 500 рублей, и Милюкова, который взял взаймы у Б. Мельницкого до 3 тысяч рублей, из которых 600 рублей были получены им еще до 3 ноября 1881 года. Ввиду показаний Б. Мельницкого к следствию в качестве обвиняемых были привлечены: Альберт Дорвойдт, Елена Блезе, Варвара и Вера Мельницкие, Валентина Гетманчук и Лев Мельницкий.

Альберт Дорвойдт, признавая себя виновным в укрывательстве денег, объяснил, что еще в апреле 1882 года он решил бросить службу у Хачанова и заняться каким-нибудь комиссионерским делом, о чем часто высказывался в своей семье в присутствии Б. Мельницкого, но по недостатку средств не мог привести свое намерение в исполнение. В конце же мая во время прогулки на даче Милюкова, Б. Мельницкий объявил ему, что из имущества отца на каждого из детей достанется тысяч по пяти, и тут же предложил употребить в дело деньги, приходящиеся на его долю. Сначала было он, Дорвойдт, отказался, но, видя, что отказ огорчил Бориса, согласился на предложение под условием личного участия самого Б. Мельницкого в предприятии. Между ними состоялось соглашение, по которому Дорвойдт открывал магазин на свое имя, а Мельницкий поступал к нему в качестве бухгалтера с жалованьем в 40 рублей в месяц и с квартирою при магазине. Спустя некоторое время Б. Мельницкий привез к нему 3 тысячи рублей в облигациях Петербургского кредитного общества, а потом еще 2 тысячи 500 рублей в таких же облигациях и билетах государственного банка. На эти деньги Дорвойдт решился завести торговлю керосином и другими осветительными материалами, нанял магазин в доме Ермаковых, сделал необходимые приспособления и, заключив с товариществом «Губонин и Кº» условие на поставку 10 тысяч пудов керосина, дал в задаток 1 тысячу рублей; оставшиеся же деньги положил на текущий счет в банкирскую контору «Ростовский, Стефаниц и К°». В сентябре магазин был открыт, и Б. Мельницкий поселился в квартире над магазином. Вскоре, однако, торговля начала падать, ввиду понижения цен на керосин, и Дорвойдт объявил однажды Мельницкому, что если так дело будет продолжаться, то придется приостановить платежи и что только заем тысячи в три мог бы поправить дело. На другой же день Мельницкий вручил ему пачку сторублевых билетов, сказав: «Этого довольно? Тут 5 тысяч»,— и тогда только Дорвойдт в первый раз понял, откуда у него берутся деньги, но не стал расспрашивать; обоюдное их смущение выдало тайну, дело было сделано, возврата уже не представлялось, и новые 5 тысяч рублей были употреблены на торговлю. Затем в конце ноября Борис Мельницкий принес Дорвойдту довольно объемистый сверток, а 4 или 5 декабря вручил ему и другой такой же сверток с деньгами. Оба они были отнесены Дорвойдту в квартиру, в доме Леонова, и первый был спрятан в нижний ящик комода под грязное белье, а второй несколько дней валялся или под диваном, или на столе под старыми газетами; но потом Дорвойдт вынул деньги из последнего свертка и сложил в 2 тумбы, которые закрыл картонными кружками и залил гипсом; не поместившиеся же 62 сторублевых билета внес на текущий счет во второе Московское общество взаимного кредита, чековая книжка которого у него отобрана при обыске. В оба раза Мельницкий передавал деньги, не объясняя количества и говоря только: «Спрячьте, ищут».

Из взятых при обыске у обвиняемого бумаг, а также из собранных справок и показаний свидетелей, Хачанова и других, усматривается, что Альберт Дорвойдт до конца 1878 года занимался в управлении Брестской железной дороги за жалованье 900 рублей в год, потом поступил в военную службу рядовым, но по болезни был уволен, и с 1879 по 1882 год служил у керосинного торговца Хачанова, получая около 1 тысячи рублей в год. Материальным довольством он никогда не пользовался; за квартиру, в которой жена его содержала школу, платил 400 рублей в год, нередко нуждался в деньгах и брал взаймы у приказчиков Хачанова по 10, 15, 25 и 100 рублей. С половины же 1882 года положение Дорвойдта представляется совершенно иным: он занимает с 1 июня квартиру в доме Леонова в 1 тысячу рублей годовых на 3 года и уплачивает за 3/4 года вперед; нанимает с 15 августа за 1 тысячу рублей магазин в доме Ермаковых, внося деньги за треть; приобретает мебели на 205 рублей, не считая отдельно купленных вещей, и бочку для развозки керосина по городу за 225 рублей, шьет себе платья на 330 рублей, продает банкирской конторе «Ростовский и К°» банковских билетов на 2 тысячи рублей, покупает, в свою очередь, облигации Петербургского кредитного общества и другие процентные бумаги, вносит членский взнос во второе Московское кредитное общество и деньги на текущий счет; печатает объявления, рекламы в разных газетах об открытии магазина «Русское нефтяное производство», закупает с сентября по декабрь товара на 14 тысяч 953 рублей 57 коп., употребляет 5 тысяч 316 рублей 89 коп. на покупку лошадей и экипажей, на обстановку и жалованье служащим, нанимает для лошадей отдельную конюшню, а для склада керосина особое помещение и проч.

По показаниям свидетелей Черепкова и Крылова, Елена Блезе исполняла у Дорвойдта обязанности кассира и каждый день являлась в магазин, Б. Мельницкий, хотя и числился бухгалтером, но, не зная бухгалтерии, постоянно делал в книгах ошибки и помарки. Сам же Дорвойдт вел дело вообще не хозяйственно, но не падал духом, и однажды, после обнаружения недочетов в кассе рублей 80, выразился: «Всего не украдут, у меня касса бездонная», а по окончании процесса Федора Мельницкого в особенности развернулся и начал, не стесняясь, тратить 100-рублевые бумажки. Все эти действия Дорвойдта, таинственные отношения его к Б. Мельницкому, фамилию которого даже не объявляли сначала служащим в магазине, появившиеся неожиданно деньги и другие обстоятельства заставили Черепкова и Крылова подозревать, что истинный источник богатства Дорвойдта кроется в капиталах, присвоенных Федором Мельницким, и об этом подозрении они сообщили даже агентам сыскной полиции.

Елена Блезе также признала себя виновною в укрывательстве и показала, что еще в апреле 1882 года Б. Мельницкий признался ей, что деньги, принадлежащие Воспитательному дому, находятся у него, что они были присвоены его отцом и были переданы ему тотчас же после похищения, и сообщил вообще обстоятельства преступления 3 ноября 1881 года, но подробности не передавал, а самое призвание сделал из желания убедиться, останется ли она верна данному за 2 недели перед тем слову выйти за него замуж. В октябре Мельницкий дал ей на сохранение бумажник с процентными бумагами, который она держала некоторое время в шкафчике перед своею кроватью, а по окончании заседания по делу отца привез еще шкатулку с частью денег. Эта шкатулка стояла сначала в передней на окне, но впоследствии деньги из нее были обвиняемою вынуты, завернуты вместе с полученными раньше процентными бумагами в один сверток и переданы Дорвойдту, который спрятал все в комоде. Затем, когда из деревни были привезены чучела, Б. Мельницкий переложил сохранившиеся в них деньги в другую шкатулку, которую также отдал Елене, она же передала ее Дорвойдту, и последний, вынув деньги, уложил их в ее присутствии в две тумбы, которые залил гипсом. К показанию своему Елена Блезе присовокупила, что сама она похищенными деньгами не пользовалась, и что Б. Мельницкий за все время купил ей только одно платье; за участие в занятиях по магазину она имела от Дорвойдта стол и квартиру, но жалованья не получала.

Показание Блезе подтверждено в существенных частях и Дорвойдтом. Свидетель же Крылов показал, что Елена Блезе за время пребывания при магазине Дорвойдта купила себе золотые часы, плед и шубу, кроме того, ею же были вручены Крылову и 2 тыс. рублей сторублевыми билетами для внесения их на текущий счет Дорвойдта в контору «Ростовский и К°».

Валентина Гетманчук хотя и не признала себя виновною, но заявила, что пользовалась частью присвоенных ее отцом денег после того уже, как узнала о совершенном им преступлении. Узнала же она об этом в первый раз 11 апреля 1882 года из переданной ей сестрою Варварою записки, в которой отец писал: «Валентина, я украл деньги и приказал их спрятать Борису, сделал это, чтобы вы были богаты и обеспечены». По получении этой записки Валентина Гетманчук написала отцу резкое письмо, в котором убеждала его сознаться в преступлении, а брату Борису сказала, чтобы он убрал куда-нибудь деньги, иначе она съедет с квартиры, и так как тот отвечал, что это сделать неудобно, переехала 14 апреля на отдельную квартиру, в дом Бочкова. Летом обвиняемая была у дяди и от него также услышала, что присвоенные ее отцом деньги находятся у Бориса, которого отец поставил между двух огней, объявив, что в случае отказа его от участия в преступлении он должен будет покончить самоубийством. Убедясь таким образом из слов дяди, что Борис не так виновен, как ей казалось, она по возвращении в конце июня в Москву вызвала брата и высказала свой новый взгляд на его отношение к факту преступления, а потом, когда при втором свидании Борис предложил ей деньги, решилась принять их, так как нуждалась в средствах для содержания младших братьев и прислуги; согласившись же взять один раз, брала и после несколько раз, всего тысяч до 5. Верно цифра ею определена быть не может, так как передача денег совершалась без обозначения их суммы,— ни она, ни Борис не считали. Деньги тратились обвиняемою и на детей, и на себя: рублей на 200 она купила мебели, да на такую же сумму приобрела через свою знакомую Гейденрейх разных тряпок из Парижа и вообще вела расходы безрасчетно. Так продолжалось до выхода ее в замужество, т. е. до 10 ноября. С этого времени она не нуждалась уже в деньгах, не брала их у Бориса, но 14 ноября последний, приехав к ней, сунул в руку целый сверток с деньгами, и она наскоро положила его в стол, заперев ящик; 19 же декабря, перед отъездом в Петербург, она отвезла к брату все оставшиеся деньги в двух свертках, опечатанных печатью с буквою «Г». Обвиняемая представила и самую печать, оказавшуюся сходною с оттиском печати на свертке с 6 тысяч рублей, взятом при обыске у Дорвойдта, которому таковой был передан Борисом Мельницким.