Весь Нил Стивенсон в одном томе - Нил Стивенсон

в любой момент могли сорваться в путь, к полной приключений жизни в разных экзотических местах. Но восхищаться предпочитал на расстоянии.

Пожив некоторое время с Генри в Мозес-Лейк, он, пусть и с запозданием, сделался сторонником активного образа жизни, а заодно — обладателем кучи первоклассного туристического снаряжения, которое ему вдруг очень захотелось пустить в дело. Повлияло на него и путешествие в Бутан. Перед этим он совершил длинный перелет с несколькими пересадками через Тихий океан, потом некоторое время прожил на авианосце — в тесном, многолюдном искусственном сооружении, не слишком отличающемся от места, где ему предстоит провести остаток дней. Затем на несколько благословенных часов Дюб шагнул из вертолета в разреженный, холодный, пахнущий соснами воздух Бутана, прокатился на королевском «лендровере» и взобрался на туманную гору, поразительно похожую на картинку с обложки музыкального альбома семидесятых. И даже успел поразмыслить над тем обстоятельством, что неспособен воспринять это место таким, как оно есть, а только в сравнении с подобными символами поп-культуры. Через несколько часов он снова оказался на авианосце вместе с Дорджи, Джингме и сотней других облачников, свезенных подобным манером из Бирмы, Бангладеш, Непала, различных штатов Индии, Шри-Ланки и мелких островов. Дюб был поражен контрастом между тем, как естественно и уместно молодые бутанцы выглядели на краю утеса у себя на родине, и их потерянным видом на крашеной стальной лестнице авианосца, среди представителей других стран Южной Азии — столь же колоритно одетых и столь же отчужденных от родной почвы, лишь пытающихся хоть куда-нибудь приткнуть свои бесценные культурные артефакты.

У него зародилась мысль, что неплохо самому побыть поближе к родной почве, прежде чем его запустят в такое место, где он будет таким же потерянным и отчужденным, как Дорджи и Джингме на борту авианосца «Джордж Буш». Она показалась ему вполне естественной. Но когда за чашкой армейского кофе в одном из кафетериев авианосца он поделился своими планами с Тавом, тот возразил:

— Ты сверхромантизируешь грязь.

Таву очень нравилось выступать в роли адвоката дьявола. Дюб уже не раз имел с ним беседы такого рода. Он лишь пожал плечами и сказал:

— Пусть даже ты прав. Что мне грозит, если я немного поковыряюсь в грязи, пока есть возможность?

— Столбняк?

— Перед поездкой мне сделали все необходимые прививки.

— Нет, Дюб, я серьезно. Меня ты этим не купишь.

— Не куплю? Чем же, по-твоему, я тебя пытаюсь купить?

— Идеей, будто люди предназначены жить в естественной окружающей среде. Гипотезой, что грязь только на пользу.

— Ну, наша эволюция очевидным образом происходила на природе. В каком-то смысле такая среда для нас именно что естественна.

— Но ведь мы уже эволюционировали, Дюб! Мы больше не животные. Мы развились в существ, способных создавать вот такое! — Тав обвел вокруг себя рукой, указывая на крашеную сталь авианосца. — И вот такое! — Он поднял свою чашку кофе и чокнулся с Дюбом.

— И ты утверждаешь, что это хорошо.

— По сравнению с тем, что тебя разорвут гиены? Разумеется, хорошо!

— Меня не разорвут гиены. Я просто собираюсь выбраться на природу.

Улыбка Тава выглядела несколько вымученной. «Не хочешь меня понять, да?» Он сказал:

— Послушай, ты же знаешь, что я думаю по поводу Сингулярности? Загрузки в компьютер?

— Я для твоей книги написал текст на обложку.

— Кстати, спасибо тебе.

Тав говорил об идее, что человеческий мозг можно, во всяком случае в принципе, оцифровать и загрузить в компьютер. И что рано или поздно это произойдет в больших масштабах. Быть может, уже произошло — и все мы живем внутри гигантской виртуальной реальности.

Дюб кое-что сообразил.

— Ты потому и пытал короля насчет реинкарнации?

— Отчасти, — согласился Тав. — Послушай, я просто хочу сказать, что, разделяй ты ту точку зрения, к которой я пришел уже давно, относительно…

— Иными словами, испей я отравы из чаши Сингулярности? — уточнил Дюб.

— Да, Дюб, тебе прекрасно известно, что именно это я и сделал, и тем самым навсегда распрощался с представлением, будто я — дитя природы. Я им никогда уже не стану. Я уверен, что сознание человека изменчиво почти до бесконечности и что люди за какие-то месяцы, если не дни, начнут чувствовать себя в Облачном Ковчеге как дома. Мы просто превратимся в другую цивилизацию, отличную от той, в которой выросли. Сама идея возвращения к природе будет начисто забыта. Тысячелетия спустя люди будут ходить в другие турпоходы — спать в каплях, пить растворимый сок, мочиться в трубочку, все как у предков.

— Для них, — заметил Дюб — это тоже будет возвращением к природе.

— Наверное, мы будем думать именно так, — кивнул Тав.

Дюб чуть не процитировал: «Кто «мы», бледнолицый?», но вовремя передумал.

Следующие несколько недель Дюб, следуя принятым на себя обязанностям, мотался по всему свету: участвовал в том, что фотограф Марио назвал «вылазками за живым товаром», и препровождал добычу в тренировочные лагеря для облачников, где им предстояло провести остаток земных дней за сложными компьютерными играми на тему орбитальной механики. Тависток Прауз тоже участвовал в нескольких вылазках. Все остальное время он писал в соцсетях на темы, которые озвучил на авианосце. Каждый раз, открывая его посты, Дюб поражался, сколько у них читателей. Тав уже породил целую волну последователей и приобрел репутацию незаурядного мыслителя в области социологии будущей космической цивилизации.

Когда у Дюба выпадало два-три свободных дня, он обрушивался туда, где жил кто-нибудь из детей, хватал их в охапку и устраивал выезд на природу.

Генри поселился в Мозес-Лейк на постоянной основе — насколько это было вообще возможно в нынешнем мире. Он был младшим. Средняя, Гедли, жила в Беркли; она работала волонтером в благотворительной организации, так что проблем со свободным временем у нее не было. Дюб вытягивал ее на однодневные пешие походы по Маунт-Тэм или на более длительные, в Сьерра-Неваду. Старшая, Геспер, находилась неподалеку от Вашингтона — ее молодой человек, военный, проходил службу при Пентагоне.

Последний Великий Поход случился в начале октября. Дюбу оставалось еще около месяца, но он знал, что проведет его или тренируясь, или рассказывая о тренировках по телевизору. Может быть, ему еще доведется разок-другой сбежать с уроков и выбраться в короткий поход на полдня. Одно было ясно — в следующий раз он заберется в спальный мешок только в невесомости, в уютной жестянке без единого окна.

Возможно, почувствовав то же самое, Амелия неожиданно прилетела к нему в Вашингтон. Обычно в это время года она должна была вести уроки в школе, но их расписание в последнее время стало довольно зыбким. Было трудно поддерживать иллюзию,