Улица Королевы Вильгельмины: Повесть о странностях времени - Лев Квин

Нам с Зоей дали первый за все военное и послевоенное время отпуск. Мы собрались в Москву. Была поздняя весна. Я полагал надеть свой единственный штатский костюм, в котором женился, но вот обуви подходящей не было. И я, самоуверенно полагаясь на свой богатый заграничный опыт, направился в солидный фирменный магазин на торговой улице Будапешта Ваци и приобрел там по совету услужливого продавца модерновые черные туфли с витиеватыми вытачками на верхах и толстенными, в два пальца, подошвами, больше похожими на танки-недомерки. Их потом так и стали называть: танкетки.

— Да им, верно, двадцать лет износу не будет! — произнесла Зоя, мельком взглянув на эти шедевры сапожных дел мастеров, чем даже слегка обидела меня. Я ожидал, что восторгам по поводу моего приобретения не будет конца.

На второй день нашего приезда в Москву на одной из танкеток лопнул тоненький слой кожи на подошве и изнутри полезли аккуратно спрессованные листы газет сравнительно недавних будапештских выпусков. К концу дня устаревшие газетные новости полезли и из нутра другой танкетки.

Пришлось переобуваться в сапоги и в таком виде расхаживать по московским родичам и знакомым: галстук, белая сорочка, приличный синий костюм в полоску и поношенные армейские бахилы.

Вернувшись в Будапешт, я первым долгом потащил в каморку Андреаса под холлом подбитые танкетки. Он молча покачал головой, сразу смекнув, в чем дело. Затем позвонил в магазин, где туфли были куплены, и от имени юрисконсульта советской комендатуры Будапешта (такой должности там и в помине не было) наорал на управляющего, обвинив его лично в злостном саботаже против военнослужащих Красной Армии, за что он в полной мере ответит по законам оккупационного времени. Затем потребовал передать владельцу фирмы, что его филиал по улице Ваци будет, по всей вероятности, закрыт в ближайшие же дни, и приказал срочно готовить опись наличествующих на данный момент товаров на складе.

— Впрочем, — сказал он напоследок в трубку, — сейчас к вам приедет наш представитель с пострадавшим. Ждите!

Снял белесую латаную гимнастерку, аккуратно повесил ее на плечики, облачился в свой впечатляющий костюм и убедил меня выпросить у Гуркина нашу знаменитую «шкоду люксус супериор», бывшую собственность румынского короля Михая. И еще убедил меня не вмешиваться в его разговор с управляющим и не подавать вида, что понимаю венгерский. Я должен только грозно хмурить брови и недобро щуриться.

У магазина нашу «шкоду люксус супериор» уже поджидали трое продавцов. Двое из них ринулись открывать дверцы машины, третий рванул в магазин, видимо доложить управляющему.

Тот, часто кланяясь, встретил нас у входа в торговое помещение и повел в свой кабинет, приказав по пути секретарше, как это заведено в Венгрии, сварить для каждого из нас по чашечке свежего кофе-эспрессо,

Затем, горестно вздыхая и покачивая головой, осмотрел танкетки с протухшими газетными новостями, небрежно, без слов кинутыми на его стол Андреасом, и велел тотчас же найти некоего Шандора, которому, по всей вероятности, предстояло сыграть в спектакле незавидную роль козла отпущения.

Андреас между тем известил коротко и деловито, что является помощником известного в Венгрии присяжного поверенного Тивадара Даноша, которому поручено вести дело по жалобе советского капитана, и он намерен выполнить свои обязанности со всей ответственностью.

Управляющий потел, непрерывно вытирал лысину мокрым платком и твердил, как заведенный:

— Решительно не понимаю, как такое могло случиться! Решительно не понимаю... Репутация фирмы... Решительно не понимаю...

Пока, наконец, в кабинет не влетел, будто втолкнутый ногой из коридора, искомый Шандор и ляпнул с ходу, вероятно ни о чем не предупрежденный и уверенный, что прибывшие из советской комендатуры ни бельмеса не смыслят в венгерском:

— Господин управляющий, из слов офицера, покупавшего обувь, я уловил, что он уезжает в Москву и, как вы велели поступать в подобных случаях, выбрал ему подходящую пару из контейнера для невозвращающихся...

— Вы уволены! — не дав ему договорить, завизжал управляющий не столько от гнева, сколько от чувства неловкости: позорящая солидное предприятие деталь так некстати высунулась наружу. — Вы уволены! В обеденный перерыв получите расчет, а завтра на работу больше не выходите... Этот безмозглый болван все перепутал, уважаемый господин присяжный поверенный. Контейнер с браком подготовлен нами, разумеется, не для продажи, а для отправки обратно на фабрику...

Словом, башмачное дело было улажено буквально в несколько минут, и я получил вместо бракованной пары такие туфли, которые живы еще до сих пор, но только находятся, конечно, уже не в доме, а на садовом участке, где надеваются всеми членами семьи для производства работ в ненастную погоду.

Управляющий, подобострастно улыбаясь, еще попытался дополнительно вручить мне пухленький конверт с денежной компенсацией за причиненный моральный ущерб. Но я, выдерживая до конца роль хмурого обозленного офицера, которому недобросовестные коммерсанты испоганили отпуск, скрепя сердце, гордо отказался, заслужив, как мне показалось, одобрительный взгляд Андреаса.

Чтобы до конца пояснить многоликую роль «этого бездельника Андреаса» в отделении, расскажу еще об одном случае, приключившемся в солнечное воскресенье, когда почти все сотрудники выехали на пикник в Буду, в район римских бань, называемый Аквинкум. В отделении оставались лишь майор Афанасьев, отсыпавшийся вволю по выходным дням, три женщины в подвальном этаже, готовившие легкий ужин и, конечно, непременный Андреас.

Что-то непонятное произошло в полдень с нашей кормилицей буренушкой-ведерницей Соней, по-прежнему ютившейся в отгороженном уголке гаража среди грузовых автомашин. То ли это был обморок, вызванный жарой, то ли у Сони разъехались ноги на мазутно-навозной жиже, то ли еще по какой-либо невыясненной коровьей причине, но Соня брякнулась на цементный пол и осталась лежать там в холодке, даже не пытаясь не только вскочить на ноги, но и просто поднять голову. Перепуганный Афанасьев, благоухающий только что вылитой на себя бутылочкой одеколона, собрал женщин из кухни, приволок веревку. Куда там! Не удалось даже сдвинуть Соню с места. Тогда Афанасьев ввалился в каморку к Андреасу, как обычно в свободные минуты изводившему своими непонятными каракулями чистые листы:

— Андреас, бегом на выручку погибающих.

Андреас кинулся в гараж к Соне, молниеносно оценил ситуацию и сделал всего лишь один короткий телефонный звонок. Три пожарные машины мигом примчались на улицу Королевы Вильгельмины, дом номер четыре. Их встретил пожилой красноармеец с выцветшей пилоткой на седых кудрях и повелительным жестом, не проронив ни единого венгерского, а тем более русского слова, приказал отвинтить пожарные рукава и захватить их с собой. Затем отвел недоумевающих борцов с огнем во главе с брандмейстером к гаражу, к разлегшейся в жидком месиве Соне. Снова властными жестами показал, что следует сложить рукава, подвести под корову и, взявшись за них со всех сторон, осторожно поставить животное на ноги.

Пожарники сначала оторопели от порученного им непривычного дела, даже возмущенно загудели. Но потом, вспомнив все-таки, что находятся в здании оккупационных властей, понукаемые брандмейстером и буйным майором Афанасьевым, пришедшим в себя после краткого приступа паники, быстро и без особых усилий выполнили требуемое.

Корова Соня, став на ноги, тут же потянулась мордой к сену и стала равномерно жевать. Видимо, проголодалась на прохладном полу.

А Андреас, уважительно пожав руку каждому пожарнику в отдельности и произнеся по-русски слова благодарности: «Очен пасиба», проводил всех их, балагурящих и хохочущих, до машин и, дождавшись, когда они тронутся, и помахав на прощанье рукой, снова отправился в свою каморку малевать каракульки.

«Очен пасиба» от Афанасьева он и на сей раз не дождался.

Один раз я возвратился в отделение рано утром — у меня не было определенных часов работы, приходилось «выходить на объекты», когда требовалось, и днем и ночью. Будить Зою не хотелось, пусть поспит еще часика два. Узнал у часовых, что Андреас уже у себя, и пошел к нему в кабинетик. Но его там, к моему удивлению, не было. Застал я его в канцелярии, причем за необычным делом, которое показалось мне подозрительным и навело на недобрые мысли.

Пользуясь отсутствием работников отделения, которые все еще спали по своим комнатам, он с помощью отвертки и каких-то других инструментов отвинчивал тяжелые литые бронзовые ручки с дверей канцелярии.

— Что вы такое творите, Андреас? — выкрикнул я, не скрывая негодования.

Он, не отвечая, снял ручку, уже отделенную от двери, положил ее к трем остальным, лежавшим в ящике, взял его под мышку и, поманив меня пальцем, повел к себе в каморку.