Ящик для писем от покойника (сборник) - Алексей Ростовцев

Я поднял голову и посмотрел на офицеров. Парни в форме слушали внимательно. Лица их были строги, серьезны, и я пожалел о том, что время мое истекло. Мне надо было торопиться на митинг оппозиции. Столетие великого разведчика совпало со второй годовщиной расстрела Советской власти, за которую он отдал жизнь.

Эрих Мильке (Штрихи к портрету)

Весть о смерти Эриха Мильке вызвала в моем сознании массу ассоциаций – трагических, комических и не имеющих окраски. Первой из них почему-то стал кабачок Рольфа Зайделя в древнем ганзейском городе Галле на востоке Германии. Лет тридцать пить тому назад я частенько наведывался в это заведение после работы, чтобы отведать горячих жареных колбасок-кнакеров, попить пивка, почитать готические надписи на стенах и полюбоваться женой хозяина красавицей Брингфридой, орудовавшей у стойки. Да и с Рольфом мы были на короткой ноге. Однажды я встретил Брингфриду в продуктовой лавке. Она была в слезах.

– Почему ты плачешь? – спросил я.

– Рольфа арестовали.

– За что?!

– Он негативно отозвался о товарище Вальтере Ульбрихте. Вечером этого же дня замели и Брингфриду, имевшую наглость публично заявить о своем несогласии с действиями «штази». Об этом мне не без злорадства сообщил немец, чья квартира находилась прямо над кабачком Зайделей.

– Эрих знает, что делает, – сказал он.

Речь шла вовсе не о Хонеккере, который был тогда не у дел, а о всесильном министре госбезопасности ГДР генерал-полковнике, а впоследствии генерале армии Эрихе Мильке. Я подумал, что, очевидно, сосед Зайделей и есть тот самый стукач, который заложил их. Агентурная сеть МГБ, ориентированная на выявление внутренних врагов, была невероятно густой. Борьба с инакомыслием в ГДР велась суровая. Читатель будет смеяться, когда узнает, что мои немецкие друзья просили меня привезти из Москвы романы Ремарка и Бёлля на немецком языке.

О министре МГБ в ГДР рассказывали такой анекдот. Пошли как-то Мильке с Андроповым на охоту. По зайчишкам. Ходили, ходили, ни одного зайца не убили, а подстрелили только хомяка. Сидят после охоты в избушке лесника пригорюнившись, бутылку давят, молчат. Вдруг вбегает адъютант Мильке и кричит с порога: «Приятная новость, шеф! Мы только что допросили хомяка, так хомяк признался-таки, что он заяц».

Через неделю Рольфа и Брингфриду выпустили из следственного изолятора, который местное население окрестило Красным быком. Это мрачное кирпичное здание, окруженное высоченными стенами с вышками на углах, действительно походило на старого быка в загоне. Охрана своими руками оборудовала в тюрьме пивную с баром для себя. Комнату обставили грубой тюремной мебелью, окна забрали в решетки, а на каждый стол бросили по паре наручников. Не знаю, бывал ли в этой пивной сам Мильке, но слышал, что его заместителю такая экзотика очень понравилась.

Побывав в гостях у «быка», Рольф повесил над стойкой своего кабачка большой цветной портрет Ульбрихта, а каждого, кто непочтительно отзывался о лидере социалистической Германии, без лишних слов вышвыривал на улицу. То, что сделали с ним и его женой, оказалось просто одной из форм профилактики.

Однако отпускали далеко не всех. Политические тюрьмы и исправительно-трудовые лагеря первого немецкого государства рабочих и крестьян никогда не пустовали. При Ульбрихте сажали часто, при Хонеккере реже, но во всех подобных случаях за этим угадывалась фигура Мильке. А еще была самая непроходимая в мире и опасная для жизни граница между двумя Германиями, к оборудованию которой Мильке крепко приложил руку. Собственно эта граница и служила основным поводом для большинства негативных высказываний в адрес режима, ибо жизненный уровень и социальные гарантии в ГДР соответствовали хорошим нормам. Там в очередях за колбасой и на каморку в коммуналке никто не стоял, студенческая стипендия была самой высокой в мире, а рождаемость – самой высокой в Европе.

Я проработал в Представительстве КГБ в Берлине около шестнадцати лет, и меня часто спрашивают, был ли я знаком с главным «штази». Я-то с ним был знаком, да он со мною – нет. Он повесил на мою грудь много государственных и прочих наград ГДР, но всякий раз, исполнив этот ритуал, тут же обо мне забывал, ибо я обитал не на его уровне. Правда, однажды Мильке здорово меня напугал, и об этом стоит рассказать.

В один из июньских дней 1970 года меня пригласили в посольство ГДР в Москве, чтобы вручить медаль, которой я был награжден по окончании первой загранкомандировки. Я оробел, поскольку до этого никогда не бывал в иностранных посольствах.

– Не боись, – сказал кадровик. – Там будет полно наших. Только не пей много.

– Пить вообще не буду! – заверил я его.

Посольство ГДР располагалось в изящном старинном особняке на улице Станиславского. Там действительно собралось много наших, в том числе восемь генералов. Приехали Мильке и Маркус Вольф. Медаль мне вручил сам Мильке, а милая девушка из посольства тут же прикрепила ее к моему пиджаку. Вольф вручил награжденным юбилейные знаки «XX лет МГБ ГДР».

После вручения наград начался банкет. Говорили много и пили немало. Мильке, похожий на крепкого немецкого крестьянина, выпил пару больших глиняных кружек пива и положил сверху кое-что покрепче. Он в свои шестьдесят три года был совершенно здоров и никакими диетами себя не стеснял. Из его тоста мне запомнилась только первая фраза: «Я стою на этой земле так уверенно только потому, что за моей спиной стоят двести пятьдесят миллионов советских людей…» Я спрятался от генералов за колоннами с чашечкой кофе в руке. Вдруг передо мной возник сильно поддатый Мильке.

– По-моему, ты уже набрался, – брякнул он ни с того ни с сего.

Я оторопел. Скажи министр кому-либо из наших генералов, что я пьян, и мне крышка.

– Товарищ министр, я не пил ни капли!

– Будет тебе врать. Ты пьян. Хочешь, я отвезу тебя домой на «Чайке»? Ты никогда не катался по Москве на «Чайке»?

Я тогда еще не знал, что Мильке в состоянии подпития любит хохмить и разыгрывать своих сотрудников. Решив, что надо немедленно сматываться, я попытался тепло проститься с министром. Он огорчился по поводу того, что напугал меня и что его розыгрыш не нашел поддержки. Похлопав меня по спине, он вытащил из кармана сувенир – памятную медаль, на одной стороне которой был изображен наш солдат, что стоит в Трептов-парке с девочкой на руках, а на другой – новый памятник Ленину на Ленинплатц в Берлине. Медаль эта хранится у меня до сих пор. В последний раз Мильке вручил мне правительственную награду ГДР через семнадцать лет, в 1987 году. К тому времени мы оба изменились. Я стал пожилым и солидным, а он превратился в усохшего забавного старичка с коричневыми пигментными пятнами на лице, которого уже никто не боялся.

– Поздравляю тебя с высокой наградой, – сказал министр, слабенько пожимая мою руку.

– Служу делу пролетарского интернационализма! – заучено ответил я, жмурясь от вспышки блица.

Фотограф запечатлел нас на фоне алых знамен, украсивших клуб МГБ в Берлине по случаю 38-й годовщины ГДР. Республике оставалось жить два года.

Эрих Мильке прожил без малого век. Это была эпоха становления и крушения могущественных тоталитарных режимов, и только они могли породить таких личностей, как Мильке. Это был век жестокий и пламенный, век-убийца и век-художник. Было бы проще всего вывалять покойного старика Эриха в грязи и поставить на этом точку. Но давайте вспомним о том, что будущий министр еще накануне прихода Гитлера к власти встал в ряды борцов Сопротивления, что он одним из первых поднял оружие против фашизма, защищая республиканскую Испанию, что он молодым парнем был брошен в тюрьму Моабит, где впоследствии гестаповцы отрубили головы Юлиусу Фучику и Мусе Джалилю. Кстати, в этой самой тюрьме прошли и последние годы уже бывшего министра. Таковы гримасы истории.

Мильке – это блестящие операции гэдээровской разведки, которые стали классикой и войдут во все учебники. Это миллионы листов безвозмездно переданной нашей стране научно-технической информации, которая была похищена у тогдашнего противника. Мильке – это сотни разоблаченных натовских шпионов, кишевших вокруг советских военных объектов в ГДР.

Болтают, будто Мильке был осведомителем еще бериевских НКВД-НКГБ. Может быть. В таком случае он стал идеальным агентом влияния, в котором долг и ответственность сочетались с преданностью нашей стране и любовью к ней. Он любил, но только русскую водку и русские пельмени. Он любил Россию, которая в годы войны стала ему второй родиной, и с гордостью носил на груди Звезду Героя Советского Союза.

С генералами КГБ, не владевшими немецким, Мильке общался через переводчика, но однажды огорошил всех нас, прочитав нам часовой доклад об оперативной обстановке в ГДР на хорошем русском языке. Закончив, победно оглядел восхищенных слушателей. Знай, мол, наших! Тогда ему было восемьдесят лет.