Измена. (не ) Его невеста - Лада Зорина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она что, результатами своих кулинарных экспериментов решила не только поместье, но и всех вокруг него закормить?
Она улыбалась.
Очень приветливо.
Слишком приветливо.
Глеб нахмурился.
Белобрысый отхватил полбулки за раз и закатил глаза, как бы давая понять, что ничего в своей жизни вкуснее не ел.
Клоун.
И рожа у него мерзкая.
Прожевав, садовник что-то сказал, и она залилась смехом.
Настоящим, искренним смехом. Он впервые видел и слышал, как она смеётся.
Под рёбрами странно заныло, будто кто-то струну натянул.
Белобрысый отправил в рот остатки булки, и она наградила его второй.
Да она буквально светилась от счастья.
Какого, мать его…
Глеб рванул на себя створку и вышагнул на окаймлявшую эту часть дома террасу.
Она обернулась. Застыла. Улыбка сползла с порозовевшего лица.
— На пару слов, — отчеканил он.
Белобрысый с ним поздоровался, но Глеб и не взглянул на него.
Девчонка распрямила плечи и приблизилась так, будто сделала ему величайшее одолжение.
— Внутрь, — скомандовал он.
— И не подумаю. Мы можем и…
Он схватил её повыше локтя и буквально втолкнул в библиотеку. Защёлкнул створку, задёрнул занавесь.
— Это как понимать?
Она смотрела на него с нескрываемым вызовом:
— Как пожелаешь.
— Полина…
— О-о-о! — голубые глаза расширились в наигранном удивлении. — Так ты знаешь, как меня зовут?
Он сцепил зубы, чтобы не выругаться, и процедил:
— Я задал вопрос.
— А мне нет до него дела! — она развернулась и пошагала к выходу.
Большего не успела.
Он нагнал её у порога, впечатал ладонь в дерево над её правым плечом, второй рукой развернул девчонку к себе и привалил её к двери.
— Какого чёрта ты себе позволяешь? — прорычал он, впиваясь пальцами в обтянутое кашемиром плечо.
— Какого хочу! Отпусти!
Голубые глаза потемнели от гнева. Полные губы кривились.
О, она его ненавидела…
— Сожалею, — его пальцы сжались сильнее. Ни о чём он не сожалел. — Но сейчас всё будет как хочу я.
Глава 28
Его последняя фраза меня обожгла.
— Так, как хочешь ты? А разве не всё и всегда именно так, как ты хочешь? Постыдился бы вообще о таком говорить!
Я вжималась лопатками в дерево, будто всерьёз намеревалась в него окончательно вплавиться. Близость Уварова меня откровенно пугала. Слишком высок, слишком широк в плечах, слишком… слишком опасен.
Его взгляд почернел от гнева, челюсти сжаты, меж густых бровей залегла вертикальная складка.
— И это ты мне сейчас говоришь о стыде, — его голосом сейчас можно было камни ломать. — Какого чёрта ты рядом с садовниками трёшься? Тебя что, так и тянет к рабочему классу? Чувствуешь духовное с ними родство? Или, может, не только духовное?
Я дёрнулась, мечтая вцепиться ему прямо в лицо. Но его руки превратились в стальные клещи.
— Ты просто… подонок! — рявкнула я. — Я всего лишь угостила их сырными булками! Они же без перекуса с самого утра! Нужно быть совсем уж отбитым на голову, чтобы позволять себе подобные инсинуации!
— Следи за языком, — прорычал Уваров.
— Не смей мне указывать! Я буду говорить всё, что хочу. Пользуешься тем, что сильнее, только поэтому новую пощёчину не схлопотал! Но рот ты мне не заткнёшь, потому что я бу…
Он заткнул. Он очень даже заткнул.
Его губы прижались к моим. Жёсткие, горячие, как в лихорадке.
Шок. Взрыв. Тишина. Земля замедлила свой бег, остановилась.
Я утратила способность мыслить. Могла только чувствовать.
Бесконечное мгновение — и его губы оттаяли. Дрогнули, чуть отстранились, но лишь для того, чтобы прижаться к моим с новой силой.
Жар заливал моё тело, сердце глухо стучало в ушах.
Что-то происходило. Происходило со мной!
Я будто теряла волю к сопротивлению.
Одна только мысль об этом заставила меня вздрогнуть всем телом.
Я сжала губы и вновь забилась в его хватке.
Уваров будто очнулся, отстранился. И я вновь смогла задышать.
— Ты это заслужила, — выдохнул он. — За всё, что наговорила.
Он тяжело переводил дыхание, будто этот внезапный поцелуй не одну меня сбил с толку.
— Это… это уже за рамками… — лепетала я, сгорая от странного жара, омывавшего моё тело. Губы до сих пор ощущали его прикосновение.
— За рамками чего? — к Уварову возвращалась его привычная язвительность. — Мы женаты, если ты ещё не забыла.
— И это значит, меня можно насиловать?!
Мои слова возымели эффект похлеще настоящей пощёчины. Его пальцы так и впились в меня:
— Насиловать? — прошипел он, чёрные глаза опасно прищурились. — Ты хоть понимаешь значение этого слова? Насилием здесь занимаешься ты! Насилуешь мне мозги с тех самых пор, как сюда въехала!
— Так высели меня отсюда! Я тебе уже предлагала!
— И решила, раз я с первого раза не понял, подтолкнуть меня на этот шаг?
— Н-не понимаю…
— Да ладно? А заигрывания с садовником — это не часть твоего охрененного плана?
— Заигрывания? Ты совсем из ума выжил?!
— Следи. За. Языком, — проговорил он очень раздельно, и его взгляд вновь опустился на мои губы.
Я запаниковала.
— Ты… ты хоть соображаешь, что ты говоришь? — меня наизнанку выворачивало от необходимости оправдываться, но я понимала, чем мне грозило продолжение перепалки в подобном ключе. — Я напекла булок и решила их угостить, чёрт возьми! Мне попросту некуда девать всю эту стряпню! Тебе что, жалко еды для своих работников?
— Не делай из меня дурака, — скрежетал Уваров. — Я видел, как он на тебя смотрел!
— Он никак на меня не смотрел! — и тут на меня снизошло, да так, что я остолбенела. — Ты… ты что, ревнуешь?..
Уваров моргнул и на мгновение застыл, будто не сразу понял вопрос. А потом помрачнел ещё больше.
— Не принимай свои фантазии за реальность.
— Фантазии? — оскалилась я. — А твой припадок гнева что, тоже моя фантазия?
— Я не позволю…
— То есть устраивать у меня подносом бордель тебе позволено, — оборвала его я, — а мою приветливость к посторонним ты расцениваешь как смертельный грех и устраиваешь сцены ревности?
— Это не ревность, — процедил Уваров, испепеляя меня взглядом.
— Ну так значит и разговор наш ни о чём! — я умудрилась-таки вывернуться из его хватки, толкнула его в грудь и, воспользовавшись моментом свободы, вылетела за дверь.
Это было… гадко, подло и несправедливо! Обвинять меня в таком! Да ещё и целовать в наказание!
Жестокая память вытягивала непрошеные воспоминания о званом ужине, где он был само внимание и доброта. Где он попросту притворялся!
Я до позднего вечера проторчала в своих комнатах наверху, пытаясь отойти от пережитого. И в голову лезли не его жестокие обвинения,
