Любовь без слов (сборник) - Наталья Нестерова

Свет в конце туннеля только угадывался, его не было видно из-за плотно стоявших людей. Тут были его пациенты – давние, живые и умершие, которых он не спас, не успел или, привезя в больницу, не заставил сонных хирургов действовать быстро и умно.

Особо выделялся дядька, к которому был вызов год назад. Мужик пил давно и безостановочно, до белой горячки ему оставалось совсем немного, не обслуживать его Егор имел полное право. Но дядька молил: «Христом богом! У меня завтра важная встреча! Государственный вопрос жизни и смерти. Мужик, спаси!» Егор пожалел запойного и подумал: «От алкогольного делирия могут удержать сильные чувства. Служебное рвение или оголтелый карьеризм, наверное, в их числе». Через несколько месяцев, покупая квартиру, Егор оказался в кабинете этого чиновника. Тот не узнал врача и лениво-покровительственным тоном принялся перечислять, каких документов и справок не хватает. Его высокомерная снисходительность была в большом контрасте с пьяными соплями-слезами, с мольбами и лебезением, которые Егор видел при первом знакомстве. Он не стал напоминать о себе. Высоко говоря – не унизился, попросту – побоялся оказаться в положении благодетеля, которого не помнят и могут обвинить в требовании незаконной протекции. Чинуша явно напрашивался на взятку, а бригаде «Скорой», которая его откачала, даже полтинника не заплатил.

Этот запойный бюрократ под сводом мокрой стены о чем-то стрекотал на ухо Егору. С мстительной улыбкой Егор показал ему популярный жест – ладонь одной руки перерубает согнутую в локте другую руку. Вот тебе!

За бюрократом находилась аморфная двуполая многоликая и много-руконого-членистая масса. Она рыхлым тампоном забила проход и на разные голоса верещала: «Сколько вас можно ждать? Умрешь, пока доедете!» Егор никогда не отвечал на подобные упреки, спрашивал: «Где больной?» А тут можно было, в секунду, всей паникующей шатии-братии врезать: «Закрыли тявки! И слушаете меня! Вы позвонили на станцию и пять минут истерили в телефон, даже адрес толком назвать не могли. Пять минут! Плюс две минуты диспетчеру на обработку вызова, и нам три минуты на выезд. Не уложимся – от начальства большая клизма. Обязаны доехать за двадцать минут. По нашим дорогам! По адресу, который вы безбожно переврали! Вась-Васич скулит: “Колодки ни к черту, кардан на издыхании, хрен с ними…” – но и мчит по колдобинам. Как же! Там человек помирает, у него с сердцем плохо. Добрались в ночи по переулкам. Чтоб вам не выйти встретить доктора? Нет! У вас железная дверь и домофон. Кто там? Дед Пихто! Пиццу заказывали? А убрать из темного прохода санки, велосипеды и ржавые корыта? Зачем? Доктора они ловкие, перепрыгнут, а если ноги сломают или носы расквасят, так сами себя и вылечат. А собаки? В три часа ночи самая безобидная шавка превращается в агрессивную овчарку. Что б вам не привязать собачку? Ах, вы волнуетесь? Плохо соображаете? Но почему я, врач высокой категории, должен выслушивать от вас здоровых плохосоображающих упреки? Мне лечить или оправдываться? Ушли с дороги!» И масса кляузников рассосалась, растаяла, стекла на землю, как забытое мороженое.

Пробираясь сквозь толпу, Егор опасался увидеть близких – маму, папу, жену, тещу, детей. Понятно, что им много от него надо и, просто проходя, отделаться от них невозможно. На его счастье родные отсутствовали.

Зато плотным строем выстроились дурнушки всех времен и народов. Разодетые в причудливые платья, а то и нагие, они смотрели на Егора как на персональное божество некрасивых женщин. У него застряли в горле слова: «Я в воспитательных целях с дочерью говорил! Вообще-то по-настоящему я ценитель подлинной женской…» Они смотрели на него с фанатичным блеском в глазах, с экзальтированным обожанием, и Егор, вмиг вспотев, каким-то третьим под-под-сознанием отметив, что во сне от вранья покрываешься испариной так же натурально, как в реальности, заломил руки: «Вы прекрасны!» Они приняли его комплимент за чистую монету. Радостно заулыбались, принялись вихляться телами, освобождая ему проход. Женщины, они такие – им нужно сладенькое и красивенькое или (умным) правдивенькое, но в симпатичной обертке. Мы говорим им то, что они хотят услышать по двум причинам – потому что любим-жалеем, или потому что не хотим связываться. Чаще – по обеим причинам сразу.

В конце дамской толпы стояла гипотетическая любовница – хорошенькая, как куколка, чистенькая и розовенькая, в пеньюарчике воздушном. Не смущаясь очевидной абсурдности своих речей, она уверяла: «Я слепо-немо-глухая. Ничего не вижу, не слышу, рта не открываю. Я буду любить тебя самоотверженно и безответно. И моя мама нас не побеспокоит, а мои дети не станут для тебя новой обузой». Из-за спины этой словоохотливой немой, слепой с блестящими хитрыми глазками, выглядывала шпионская физиономия ее мамаши – женщины с собирательным лицом всех, и Егора в том числе, тещ.

Даже во сне, где все позволено, где подсознание может выкидывать какие угодно фортели, пускаться во все тяжкие извращений и жутких преступлений, Егор не мог нагрубить женщине. За розово-пеньюарной любовницей уже виделся свет – настоящий, без бреда короткого сна долгожданный отдых. И можно было просто отодвинуть в сторону эфирную любовницу и упасть в сонную негу, из туннеля в прохладную воду – как с пирса в море. Но Егор все-таки попросил: «Пожалуйста, пропустите, дайте поспать!»

Целую ручки

Часть первая

Литературный наемник

Молодой журналист Антон Белугин лелеял мечту стать писателем. Забыть про поденщину в областной газете и создать произведение, которое оставит след в читательских умах и сердцах. Антон грезил о литературной славе и полагал, что имеет для нее все данные, а именно большой талант. Газетная статья живет один день, а хотелось оставить памятник если не на века, то на десятилетия. Еще больше хотелось сейчас, сегодня купаться в лучах популярности. Но журналистика давала средства к существованию, а писательская доля непредсказуема. Работа в газете отнимала все силы без остатка, и творческие намерения пока не находили воплощения, потому что времени на них не оставалось. Антон жил «завтраками» – завтра, в выходные, во время отпуска засяду за Книгу. Но завтрашним вечером его смаривало за компьютером, и он засыпал носом в клавиатуру. В выходные было дежурство в газете, или день рождения друга, или приезжала мама, или нужно было нестись на другой конец города, чтобы доставить бабушке лекарство. Хотя Антон не собирался связывать себя брачными узами, пока не написана Книга, узы небрачные с представительницами противоположного пола имелись, как без них. А это тоже требовало времени, сил и вдохновения, пусть не литературного, а иного свойства.

С другой стороны, возраст поджимал – Антону уже исполнилось двадцать шесть. Самая пора для славы, не в сорок же лет, стариком, известностью наслаждаться. Антон был хорошим репортером: умел раскопать фактуру, обладал бойким пером. Но из-за комплекса несостоявшегося писателя его часто заносило в литературные красивости, которые завотделом безжалостно вычеркивал. Статьи от этого становились только лучше, но Антону, естественно, казалось, что его режут по живому. Завотделом Олег Павлович периодически ложился в больницу с обострявшейся язвой желудка, Антон замещал его и давал волю своей беллетристической фантазии. В материале о нелегкой судьбе фермера появлялись «кроваво-красный закат» и «грозные фиолетовые облака, несущиеся над невспаханным полем», а в заметке про открывшуюся мини-пекарню свежие булки сравнивались с персями юной девы. Завотделом звонил в редакцию и просил остановить Белугу. Но его просьбы зам главного редактора игнорировал, потешаясь над залихватскими метафорами Антона Белугина, а главный редактор не всегда прочитывал весь номер, идущий в печать.

После статьи о реорганизации отдела внутренних дел милиционеры, с недавних пор переименованные в полицейских, грозили набить Антону морду. За портреты – Антон дал словесные портреты каждому из стражей порядка. Больше всех обиделся милицейско-полицейский начальник с «лицом Сократа, утомленного рутиной». Чем ему Сократ не угодил?

Антон раздумывал: броситься за помощью к Палычу, который уже выписался из больницы и досиживал дома последние деньки, или написать статью о том, как в их городе зажимают свободу прессы. Забота о собственной безопасности взяла верх, Антон позвонил своему руководителю, тот после морали на тему «газета – не литературная помойка» обещал урегулировать проблему. Теперь Антон ждал ответного звонка и, когда телефон затренькал, быстро схватил трубку. Но вместо прокуренного мужского баса услышал мягкий вкрадчивый женский голос:

– Добрый день! Могу я поговорить с Антоном Белугиным?

– Это я.

– Здравствуйте, Антон!

– Добрый вечер!

Женщина замолчала, и Антон поторопил:

– Алло?

– Меня зовут Полина Геннадьевна.