Алый знак доблести - Стивен Крейн

Как только полк выбежал на открытое место, заросли и кустарники впереди ожили. Из них навстречу солдатам устремились желтые языки пламени. Лес громко выражал свое возмущение.

С минуту цепь почти не изгибалась. Потом выдвинулся вперед правый фланг, его сразу же опередил левый. Потом центр обогнал их обоих, полк стал похож на клин, но еще через несколько мгновений кусты, деревья, бугры и выбоины разорвали цепь, превратили ее в отдельные звенья.

Быстроногий юноша вырвался, сам того не замечая, вперед. Он по-прежнему не отрывал глаз от купы деревьев. Оттуда слышались уже знакомые характерные вопли неприятелей. И выскакивали язычки ружейного огня. В воздухе жужжали пули, снаряды выли среди древесных верхушек. Один упал в самой гуще наступающих и с бешеной яростью взорвался. На миг возникла немая сцена: солдат, взметнувшись в воздух, пытается руками защитить глаза.

Настигнутые пулями, люди падали, нелепо извиваясь. Полк отмечал свой путь трупами.

Люди добежали до места, где дышать стало легче. Ландшафт внезапно открылся им под совсем другим углом зрения. Они увидели батарею, суетившуюся вокруг нее прислугу, увидели и вражескую пехоту - серые гряды солдат и полосы дыма над ними.

Юноше казалось, что он видит мир во всех мельчайших подробностях. Очертания каждой зеленой травинки были изысканны и четки. Он как будто даже улавливал самые ничтожные изменения в прозрачных, невесомых слоях лениво плавающей туманной пелены. Замечал каждую шероховатость на бурых и сероватых стволах деревьев. Видел и однополчан, их вытаращенные глаза, потные лица, видел, как они исступленно бегут или падают, валятся, словно от толчка, ничком и застывают в непостижимой мертвой неподвижности - все, все охватывал взором. Его мозг механически, но неизгладимо запечатлевал доступное взгляду, и потом он без труда воссоздал и уяснил себе эту картину; лишь одно осталось непонятным - что привело туда его самого.

Но в этом яростном порыве была захватывающая сила. Солдаты мчались как одержимые, нестройно, дико вопили на бегу, тем не менее их вопли содержали в себе нечто, против чего не устоял бы даже флегматичный тупица, даже стоик. Мнилось, ни гранит, ни бронза не сдержали бы столь восторженного стремления вперед. Кто во власти подобной горячки, тому не по чем ужас и смерть, он глух и слеп к любым опасностям. Эта кратковременная, но великолепная вспышка именуется самоотречением. Потому-то, быть может, юноша недоумевал впоследствии, какие побуждения заставили его броситься в атаку.

Постепенно этот головокружительный бег исчерпал энергию солдат. Вожаки, словно сговорившись, один за другим переходили на шаг. Ружейный огонь действовал на них, как встречный ветер. Полк тяжело и хрипло дышал. Оказавшись среди бесстрастных деревьев, он дрогнул, заколебался. Вглядываясь в даль, люди ждали минуты, когда завеса дыма приподнимется и откроет им то, что за нею происходит. Их силы, запас воздуха в легких пришли к концу, к ним вернулась осторожность. Они вновь стали обыкновенными людьми.

Юноше чудилось, что он пробежал много миль и, более того, что очутился в новой, неведомой стране.

Стоило атаке захлебнуться, как негодующая трескотня ружейных выстрелов превратилась в неумолчный грохот. Все шире становились длинные и ровные полосы дыма. С вершины невысокого холма низко пролетали, издавая нечеловеческий свист, плевки желтого огня.

Солдаты остановились, и вот тогда они увидели, как, вскрикивая и охая, падают на- землю их товарищи. Несколько человек, безмолвных или слабо стонущих, лежало у самых ног однополчан. С минуту солдаты стояли, окаменев, бессильно опустив ружья, глядя, как редеют их ряды. Они словно лишились способности думать, соображать. Вид убитых и раненых как бы парализовал людей, сковал роковыми чарами. Бессмысленно оглядываясь, они переводили глаза с одного тела на другое. Странная то была пауза, странная немота.

Вдруг, сквозь дальний и ближний грохот, прорвался крик лейтенанта:

- Вперед, болваны! - орал он, расталкивая солдат. Его юношеское лицо потемнело от гнева.- Вперед! Здесь нельзя стоять! Бегом вперед! - Он кричал еще что-то, совсем уже неразборчивое.

И помчался вперед, все время оглядываясь на солдат. И все время кричал «Вперед!» А те смотрели на него тупыми бычьими глазами. Лейтенанту пришлось вернуться. Стоя спиной к неприятелю, он осыпал своих подчиненных чудовищной бранью. И дергался всем телом от сокрушительной силы этих проклятий. Он нанизывал ругательства одно на другое с такой же легкостью, с какой девушка нанизывает бусинки.

Друг юноши очнулся первый. Рванувшись вперед, он почти сразу упал на колени и злобно выстрелил в упорствующий лес. Это вывело людей из оцепенения. Они перестали жаться друг к другу, как овцы. Внезапно вспомнили, что у них есть оружие, и наконец начали стрелять. Подгоняемые офицерами, снова задвигались. Точно повозка, засевшая в глинистой грязи, полк медленно, рывками и толчками, сдвинулся с места. Сделав несколько шагов, солдаты останавливались, стреляли, перезаряжали ружья и снова осторожно пробирались от дерева к дереву.

По мере их продвижения огонь противника все усиливался, пока не стало казаться, что дальнейший путь полностью прегражден узкими прыгающими язычками пламени; меж тем справа порою смутно можно было различить зловещее скопление вражеских войск. Пороховой дым так сгустился, что полк уже не понимал, в какую сторону идти. Проходя сквозь очередную клубящуюся дымовую завесу, юноша каждый раз тревожно ожидал встречи с тем неведомым, что скрывалось за ней. Солдаты продолжали все так же уныло брести, пока не подошли к поляне, отделявшей их от смертоносных вражеских отрядов. Тут они замерли, прячась за деревьями, цепляясь за стволы, будто на них вот-вот нахлынет водяной вал. В выпученных глазах застыл недоуменный вопрос: неужто в этом светопреставлении они сами и повинны? Шквальный огонь насмешливо подчеркивал их значительность. Но, судя по лицам, люди начисто забыли, что явились сюда по собственной воле: казалось, их пригнали силой. Они, уподобившись животным, не способны были в эту решающую минуту вспомнить серьезные и несерьезные побуждения, которые руководили их поступками. Большинство вообще перестало что-либо понимать.

Едва они остановились, как лейтенант опять начал осыпать их богохульными проклятиями. Потом, не обращая внимания на свист пуль, принялся уговаривать, распекать, бранить. Его пухлый, в обычной жизни совсем еще детский рот, растянулся в уродливую гримасу. Он сквернословил, поминая всех мыслимых и немыслимых богов.

Вдруг он схватил юношу за руку.

- Беги вперед, болван! - заорал он.- Вперед! Здесь нас всех перестреляют! Бегом через эту поляну, другого спасения нет! А там…- Конец фразы утонул в буйном потоке проклятий.

- Через эту поляну? - Юноша ткнул пальцем в ту сторону. Он недоверчиво и испуганно сморщил губы.

- Ну да! Бегом через поляну! Здесь нас всех перестреляют! - взвизгнул лейтенант. Он вплотную приблизил лицо к лицу юноши и взмахнул перевязанной

рукой. - Вперед!-И крепко обхватил его, словно собирался применить силу. За ухо потащить в атаку.

Внезапно рядовым овладел неудержимый гнев. Он вырвался, злобно оттолкнул офицера. И бросил исполненный горечи вызов:

- А вы покажите пример!

Они помчались вперед к голове полка. Друг юноши еле поспевал за ними. Добежав до знаменосца, все трое заорали:

- Вперед! Вперед!

При этом они прыгали и вертелись как дикари под пыткой.

Знамя, покорившись призывам, склонило яркое свое полотнище и начало плавно двигаться вперед. Искалеченный полк, секунду поколебавшись, издал долгий жалобный стон, сделал бросок вперед и продолжил прерванный путь.

Беспорядочной кучей неслись солдаты через поляну. Горсть людей, брошенная кем-то в лицо неприятелю. Им навстречу тотчас выпрыгнули желтые языки. Повис непроницаемой завесой синий дым. Раздался такой грохот, что человеческие уши его уже не воспринимали.

Юноша мчался как одержимый, надеясь нырнуть в лес раньше, чем его найдет пуля. Втянул голову в плечи наподобие игрока в футбол. Даже веки у него были полузакрыты, так что все вокруг подернулось колышащойся дымкой. В уголках рта пузырилась слюна.

Неустанно подгоняя себя, он в то же время чувствовал, как растет в нем любовь, безмерная нежность к знамени, которое было вот тут, совсем рядом. Прекрасное и неуязвимое. Воплощение лучезарной богини, которая, чуть склонясь, делает ему повелительные знаки. Воплощение женщины в белых и алых одеждах, ненавидящей и любящей, в чьем зове слились голоса всех его чаяний. И потому что оно не знало погибели, юноша наделял его особым могуществом. Старался держаться поближе к нему, как к якорю спасения, беззвучно молил уберечь от смерти.

Захваченный безумием этого бега, он все же заметил, что сержант-знаменосец вдруг отпрянул назад, словно его стукнули дубиной. Он пошатнулся, потом застыл на месте, только колени мелко дрожали.