Врата ада - Лоран Годе

Но внезапно его тело стало тяжелеть. Сначала он почти этого не заметил и продолжал бежать все так же быстро. У него просто участилось дыхание. Он постарался не сбавлять темп.

Перед ним была Река Слез. Он бросился в нее без колебаний, не уклоняясь от постоянно набегающих волн мертвых теней, не отворачивая лица от их вони и стонов. Добравшись до другого берега, он поздравил сам себя. И мысленно улыбнулся. Оставалось только найти врата, и он вырвется из ада вместе с сыном. Но тело его двигалось все медленней. Мышцы одеревенели и не повиновались ему с прежней быстротой. Суставы утратили гибкость. Голова оставалась ясной, но руки и ноги окоченели. Вскоре ноги совсем отказали. Он рухнул на землю. Оглянулся с беспокойством, но тут же успокоился: тени отстали. Они не смогли перейти через реку и остановились на берегу мертвецов, завидуя этому живому, который ускользнул от них. Эта грозная, бурная река оказалась для них непреодолимым препятствием. Маттео постарался отдышаться. Тень дона Мадзеротти все еще была рядом.

— В чем дело? — ласково спросила тень, подходя к нему.

— Что-то происходит со мной, чего я не понимаю, — ответил он.

— Поторопись, — шепнул дон Мадзеротти. — Вставай! Мужайся!

Тогда Маттео, собрав последние силы, поднялся. Его шатало, но он двинулся вперед. Бежать он уже не мог. Он шел тяжело, как астматик. Дон Мадзеротти не переставал ободрять и торопить его, — и лишь усилием воли он продолжал идти.

Когда они подошли к бронзовым вратам, Маттео с удивлением обнаружил, что они приоткрыты.

— Почему же они не закрылись? — слабым голосом спросил он священника.

— Из-за меня, — ответил дон Мадзеротти.

Маттео с удивлением посмотрел на него.

— Я не умру сегодня, — объяснил падре. — Врата ждут, когда я уйду, и они тут же закроются.

У Маттео накопилось множество вопросов. Он многого не понимал. Неужели дон Мадзеротти все это знал с самого начала? Каким чудом удалось ему не умереть? Он бы с удовольствием порадовался вместе с ним, поблагодарил за то, что тот провел его по аду, но он знал, что не может терять ни минуты. Сейчас самое главное — выбраться отсюда. И он попытался сделать те последние шаги, что отделяли его от врат, но остался недвижим. Ноги больше не слушались его. Им овладел ужас. Он упал на колени и поднял вопрошающий взгляд на священника. Они встретились глазами, и Маттео понял, что бороться бесполезно. Дон Мадзеротти смотрел на него с состраданием и нежностью.

— Я умираю? — спросил Маттео.

Ему хотелось сказать еще что-то, но он не смог. Ему хотелось выть, умолять, уцепиться за падре, попросить его о помощи, но он совершенно обессилел.

— Смерть не даст тебе отсюда уйти. Ты похитил у нее тень, она требует взамен твою жизнь, — смиренно произнес дон Мадзеротти.

Маттео опустил глаза. «Рано было праздновать победу, — подумал он. — Ну и ладно. Я на углу переулка делла Паче и улицы Форчелла, в Неаполе, в тот проклятый день. Я держу сына за руку, и роковая пуля попадает в меня. Вот так я все это себе представляю. Ведь я хотел умереть вместо Пиппо. Я умру сегодня. Я на тротуаре улицы Форчелла и умираю вместо него, под палящим солнцем, среди испуганных криков прохожих. Отлично. Я плюю на эту идиотскую смерть и благословляю судьбу за то, что она сразила не сына, а меня».

И сделав долгий мучительный выдох, он изверг из себя тень мальчика. Какое-то время они с волнением смотрели друг на друга. Уже зная, что их лишили радости жить рядом, расти и стареть бок о бок. Теперь сын потеряет отца, и ему придется жить с этой утратой. Отец и сын. Значит, им было отпущено всего шесть лет. Шесть лет, чтобы любить и узнавать друг друга, просто быть рядом. Короткие шесть лет, а остальное время у них украли.

Маттео принял тень Пиппо в свои ладони. Прижал к себе. Он хотел держать его здесь, у своей груди. Чтобы вдыхать запах его волос долгими часами, целую вечность. Он не увидит, как будет расти его сын. Как превратится в мужчину. Будет ли сын вспоминать о нем? И как — по рассказам других? Если только не сохранит свои воспоминания — живые, жгучие, яркие: например, запомнит звук его голоса, запах тела. Сын. Он возвращает его жизни. Но как же тяжело расставаться. Как это грустно. Судьба вновь разлучает их. В последний раз он вдохнул запах волос мальчика, потом, как бы нехотя, выпустил Пиппо из своих объятий. Силы покидали его. Он уже не мог встать с колен. Дон Мадзеротти схватил Пиппо за руку и повлек к вратам. Они проскользнули в щель между двумя огромными створками. Маттео смотрел им вслед. Он не двинулся. Стоял все там же на коленях, бледный, несчастный и обескровленный. На мгновение он подумал, что победа все же осталась за ним и надо радоваться, но по всему телу разлилась тоска, придавившая его к земле. Узнает ли Джулиана о том, что он сделал? Поцелует ли его мысленно, когда поймет, откуда он вернул их мальчика? «Расскажи ей», — хотел он крикнуть сыну на прощанье, но не смог выдавить из себя ни звука.

Он так и стоял на коленях. Лицом к вратам. Подумал о вечности, о невыносимой тягомотине, что ждет его впереди. Он был здесь, единственный живой среди мертвых. Сколько времени это продлится? Огромные пустые гроты ждут его, он пойдет по ним в мучительном одиночестве, огласит их своими криками. Он подумал обо всем этом, не испытывая ужаса. Он все же одержал победу. Его сын снова жив. Он улыбнулся бледной горячечной улыбкой. Он уже не мог даже двинуть рукой, на него навалилась огромная тяжесть, и, согнувшись как старик, он смотрел, как врата вновь закрываются — медленно, торжественно и неотвратимо, как приговор.

По другую сторону бронзовых ворот труп дона Мадзеротти задергался в конвульсиях. Тело, которое лежало неподвижно, постепенно холодея, теперь сотрясала дрожь. У него порозовели щеки — в тело проникло жизненное тепло. Внезапно он открыл глаза и задышал — словно вынырнул на поверхность воды. Сердце забилось. На самом деле сердце его остановилось лишь на несколько секунд, но время в аду исчисляется по-другому, и этих нескольких секунд хватило на все.

Дон Мадзеротти тут же встал. Он был еще немного бледен, и сердце сжималось в груди, но он прекрасно помнил, что пережил по другую сторону ворот. Он не потратил ни единой секунды на поиски Маттео, он и так знал, что больше не увидит его. Но стал искать глазами Пиппо. Он был здесь, перед бронзовыми вратами. И по сравнению с ними выглядел просто жалкой букашкой. Малыш стоял на коленях спиной к священнику и изо всех сил колотил в ворота, чтобы они вновь открылись.

Дон Мадзеротти тихонько подошел к нему. Мальчик рыдал. Он все стучал и стучал, из последних сил. Пусть врата откроются и выпустят его отца. И они увидятся опять. Он стучал, стонал, заламывал руки, лицо кривилось в гримасах. Он не унимался. Отец был там, всего в нескольких метрах от него, но он не мог добраться до него. Отец. Он хотел к отцу. Чтобы тот опять обнял его. Чтобы Пиппо опять услышал его голос. Чтобы врата опять открылись!

Дон Мадзеротти не осмелился помешать ему. Так и стоял рядом, потрясенный этим душераздирающим зрелищем: малыш, бросающий вызов самой смерти. Слушал, как его кулачки вновь и вновь бьют по бронзовым вратам, и поражался его упорству. Эхо этих ударов все нарастало и разносилось по лабиринтам потустороннего мира. Дон Мадзеротти представлял Маттео, по-прежнему стоящего на коленях, там, с другой стороны: наверно, он прислушивается, до него долетает звук этих ударов. Конечно, он понимает, что это его сын. Что сын не смирился, не хочет расставаться с ним. Что он любит его, хочет жить с ним вместе. Пиппо зовет его. Разбивая в кровь кулаки. Кричит о своей беззаветной детской любви. И отец, по другую сторону врат, наверное, благословляет каждый из этих ударов как самый прекрасный подарок, который он когда-либо получал.

Дон Мадзеротти не мешал мальчику колотить в ворота, но наконец тот совсем обессилел и упал навзничь в грязь, сраженный усталостью. Не мешал, чтобы Маттео не чувствовал себя одиноким. Пусть он услышит, как сын благодарит его и плачет. Пусть до него долетят звуки жизни — хоть и отчаянные, несчастные — и больше не сомневается в своей победе.

И только когда Пиппо лишился чувств, старик благоговейно взял его на руки, как святую реликвию, и двинулся в обратный путь.

XVI

Неаполь содрогается

(ноябрь 1980)

Когда Маттео и дон Мадзеротти исчезли в проеме башни, Грейс, Гарибальдо и профессор остались ждать их на грязной земляной площадке, разделявшей две скоростные дороги. Все молчали. Сколько времени прошло? Они не знали. Время замедлило свой бег. Окутавшие их сумерки действовали успокаивающе. Сначала они просто ждали, как на перроне вокзала или у дома. Профессор сел у подножия башни, поставив свой старый саквояж между ног. Гарибальдо выкурил сигарету, потом вторую, третью. Только Грейс ходила взад-вперед, пытаясь представить себе, что сейчас переживают Маттео и дон Мадзеротти. «Почему я не спустилась? — подумала она. — Разве я тоже не мертва?» Она думала о своей никчемной жизни, одинокой и пустой. «У нас только одна жизнь, и моя вообще ни на что не похожа. Не жизнь, а жалкая уродина». Она вспоминала, как издеваются над ней на улицах, как обзывают ее со злобой и отвращением. Одна-единственная жизнь. Полная презрения и насмешек. И все же она не спустилась. Потому что вдруг поняла, что ей нечего делать среди мертвых. «Да, я люблю ее, эту жизнь, — призналась она самой себе с печальной улыбкой. — Она уродлива и пропахла потом, но я люблю ее. И город тоже, с его длинными черными улицами и странными обитателями, которые, матерясь, роются в мусорных баках. Я здесь у себя дома», — подумала она и с удивлением осознала, что в ней больше жизни, чем ей казалось. Она не спустилась в ад, потому что несмотря на смрадную слизь, от которой приходилось отмываться по утрам, ей было здесь хорошо, разве что чуть грустно и порой страшновато, как ребенку, которого мир забрызгал грязью.