К востоку от полночи - Олег Корабельников

Бесконечно долог век человека, унизительно короток он, тупики и разъезды, сожженные мосты, опаленные крылья, опустошенные души, надежда и отчаяние, переплетение судеб, непосильная ноша, хмельной полет над облаками, вечное стремление отдалиться от полуночи в сторону рассвета, ожидание солнца, которое вот-вот выглянет из-за горизонта, согреет лес, травы, разгонит туман, возродит день и новую жизнь...

Вот и сейчас, сидя у изголовья больной, прислушиваясь к ровному гуденью приборов, следя за ритмичными всплесками кардиограммы, Оленев не мог спокойно и отстранение смотреть на лежащего перед ним человека, как на невероятно сложный, но почти познанный набор белковых веществ, электролитов, воды, энергии, мерцающей в нейронах, бегущей по ниточкам нервов и неслышно управляющей телом и духом человека.

Ему всегда казалось, что Грачев, знающий практически все о таинствах человеческого тела, никогда не задумывается именно об этом - что перед ним не просто вышедший из строя организм, а живой, страдающий, верящий и отчаявшийся человек, прошедший долгий путь перед тем, как оказаться на койке в палате реанимации. Он знал это, но, не умевший никого осуждать, смотрел на Грачева спокойным и равнодушным взглядом.

И только теперь, ощутив переворот в своей душе, он ужаснулся той пустоте, которую привык именовать мудростью, равномерным восприятием добра и зла. Он понял, что двадцать лет своей жизни именно он, Юрий Оленев, пребывал в анабиозе, бесчувственном и бессмысленном, как в долгом полете через космическое пространство, и вот он ожил и видит перед собой Землю, породившую его, и начинает вспоминать детские годы, когда умел любить, страдать, ждать и надеяться.

Он понял, что, несмотря на неисчисленные знания, практически ничего не знал и в слепоте своей брел наугад с глазами, обращенными внутрь.

Грачев, аскет и фанатик, решился на непредвиденный шаг, и значит, все общепризнанные суждения о нем оказались лживыми и несправедливыми.

Веселов, пустышка и говорун, отмеченный, как родимым пятном, даже своей, фамилией, тоже повернулся неизвестной стороной - мужчиной, умеющим взять на себя ответственность за совершенный поступок.

Да и сам он обнажил сегодня свою сокровенную суть, о которой не ведал или просто забыл.

Узкое обручальное кольцо поблескивало на левом безымянном пальце женщины, незаведенные часики давно остановились, стрелки их сошлись на цифре двенадцать. И перед Оленевым вдруг зримо, как в кадрах неизвестно кем снятой кинохроники, то мелькающих неразличимо, то растянутых на годы, прошла жизнь этой неизвестной женщины. И это была не привычная утренняя игра в автобусе, о которой забываешь легко и беспечно. Оленев сам жил в чужой непридуманной жизни, шел к этой женщине через ее детство, юность, зрелость в параллельном стеклянном коридоре, и в конце он услышал звон разбитого оконного стекла, короткий крик. Их судьбы сомкнулись, переплелись, чтобы уже не размыкаться до конца.

"Я люблю тебя, - мысленно сказал он, - я люблю тебя, моя Вера, Надежда, Любовь. Я спасу тебя".

- На выход! - сказал Веселов, хлопнув по плечу. - Начало второго действия. Грим не в порядке, костюм, из другой пьесы, роль позабыл, суфлер пьян, режиссер, спятил, зато драматург гениален! Третий звонок, господа актеры, прошу на подмостки!

- Жив? - спросил Оленев, поднимаясь.

- Во! - поднял большой палец Веселов. - Такие щепки летели! Любо-дорого смотреть. Начальства набежало! Всяк со своей идеей. Когда меня казнят, Юра, передай последнюю волю - пусть отдадут мое грешное тело на возлюбленную кафедру анатомии. Пускай салажата об меня скальпели тупят. А тебя решили обмазать дегтем, обвалять в перьях и выставить в актовом зале в назидание, чтоб с армейским уставом в монастырь не лез. Заходи!

И, распахнув дверь ординаторской, церемонно поклонившись, представил Юру собравшимся.

Рядовых врачей отделения здесь не было. Как всегда, когда заваривались каша, сознавая свою ненадобность, они расходились кто куда. И правильно делали. Оставалась только Мария Николаевна, оба профессора, больничная администрация и кое-кто из вышестоящего начальства.

- Если не ошибаюсь, это вы первым обнаружили Грачева в состоянии клинической смерти? - спросил профессор. - Расскажите подробнее.

Оленев, не волнуясь и не торопясь, под строгими взглядами, описал все, как было.

- А как вы оказались в лаборатории?

- Привезли тяжелую больную... - начал Оленев и хотел было честно добавить, что пошел за ребионитом, но профессор счел ответ исчерпывающим и задал новый:

- И, самое главное, почему вы взяли на себя непосильную ответственность, почему помешали действиям коллег? Ведь рядом были опытные товарищи.

- Вообще-то, это на него не похоже, - вмешалась Мария Николаевна. - До сегодняшнего дня я ничего плохого сказать не могу об Юрии Петровиче. Грамотный, опытный реаниматолог, чрезвычайно уравновешенный. Может, у него какое-нибудь личное потрясение?

- Какое это имеет значение? - поморщился малознакомый, но вышестоящий. - Если врач допускает ошибку, то его личное самочувствие в расчет не принимается. Нездоровится - скажи об этом честно. В конце концов, на более позднем этапе могли обойтись без него.

И тут нашла коса на камень. Кастовая гордость реаниматолога взыграла в душе Марии Николаевны, в своем отделении она могла без обиняков высказать все, что считала нужным, но когда кто-либо начинал обвинять ее коллег, она смело бросалась в бой. Оленев невольно стал не только подсудимым, но и подзащитным. Он стоял, слушал, отвечал односложно, если спрашивали, а сам думал о том, что весь этот спор уже равно ни к чему не приведет. Обычная история - случилась беда, и нужно найти виновного. Найти и наказать. Будто бы этим можно исправить непоправимую ошибку. Ну ладно, влепят им с Веселовым по выговору, предложат уволиться с глаз долой, но почему-то все говорят о судьбе Грачева как о чем-то решенном и законченном. Ведь он еще жив, а его похоронили заживо.

- ...вскрытие покажет, когда наступила смерть и по какой причине, донеслась до Оленева чья-то фраза.

- Извините, - перебил Оленев, - я не понимаю, о каком вскрытии идет речь. Грачев не умер.

- Вот как? - вскинулся профессор. - И это говорит опытный реаниматолог?

- Вы читали его дневник?

- Читал. Как это ни печально, но своей жизнью Грачев доказал абсурдность применения так называемого ребионита. Это большая трагедия, и наша общая вина, что мы не смогли вовремя остановить его. Надо было запретить любую деятельность в этом направлении, изъять документацию, отправить, в конце концов, Матвея Степановича на психическую экспертизу. Да, это жестоко так говорить о мертвом, но он был явно не...