Счастья тебе, дорогуша! - Татьяна Веденская

– Сколько ж у тебя надобностей! – возмущалась она, глядя, как деду не сидится на коробках рядом с товаром. – Тю, да ты ж уже теплый. Как же ты нас обратно-то повезешь? Нет, угробишь ты нас однажды. Как есть угробишь.

– Что я, до дому с поллитры не доеду? У меня стаж!

– Стаж у него, понимаешь!

– Пойду машину проверю, – злился дед на бабку. Но не сильно, а больше так, для проформы. И вот однажды, когда пошел он проверять машину, уже наздоровавшийся с местными мужиками до кривой походки, то нашел он свою дорогую ласточку в плачевном состоянии. Он, конечно, был сильно пьян, но не заметить, что у любимого «Москвича» нет обоих колес по правой стороне, он не мог. Стояла сиротинушка без резины, на заботливо подложенных кирпичах.

– Вот мерзавцы! – закричал было мой дед, но тут его окосевший взгляд наткнулся на еще одну, точно такую же, как и у него, машину, запаркованную у соседнего дома немного левее. Модельный ряд в СССР не отличался разнообразием, но тут ему вообще свезло так свезло. Точно такая же машинка стояла тихо припаркованная к глухой стене.

– Ну погодьте у меня, – строго, но тихо пригрозил кому-то неведомому дед, открыл капот у машины, подивился с пьяных глаз, что машина стояла не заперта, но времени думать-то не было. Вытащил разводной ключ, вороватой походкой прошел к машинке напротив и быстро снял оба колеса, подставив под них тоже какие-то кирпичи. Как рассказывает наша родня, «Формула Один» рыдала бы, если бы увидела тот «питстоп». Ни доли секунды задержки, ни одного лишнего движения. Четко и слаженно: открутил – прикрутил, открутил – прикрутил. Подумывал было взять еще одно колесо, чтобы все-таки снова обзавестись давно потерянной на дорогах запаской, но… решил не рисковать. Главное – вернуть свое. Приладил колеса, полюбовался на плоды трудов своих пару минут, да и вернулся к бабке, чтобы не привлекать большого внимания к процедуре обмена.

– Что – нажирался? – ядовито полюбопытствовала бабка, глядя на его бегающие глаза.

– Ты что, там такое было! – зашипел на нее дед и поведал эту душещипательную историю. Баба Тоня слушала с недоверием, поинтересовалась дополнительно только одним – действительно ли он, пьяный дурак, уверен, что его никто не видел. Дед побожился и на этом тема была закрыта до вечера. К машине дед, от греха подальше, не ходил. А вечером, уже под темноту, засобирались они до дому до хаты, поскладывали остатки в коробку и двинули к машине. Впотьмах даже не сразу поняли, в чем дело. Машины на месте не оказалось.

– Где ж машина-то? – протрезвел дед.

– Да вон же она! – кивнула бабка в сторону глухой стены. – Мы ж с тобой сегодня ее там оставляли.

– Что? – одними губами переспросил он.

– А что? – в блаженном неведении переспросила бабуля.

– А где же этот… вот тут вот… а что она открытая-то была… что ж это, она не моя была? – и тут только до деда дошло, что он по-тихому перебросил шины со своей машины на чью-то чужую. Вот это был удар! Дед страдал потом, наверное, месяц. Никак не мог поверить, что таким вот макаром сам себя оставил в полнейших дураках. Стоит ли рассказывать, как пилила его бабка, внезапно оставшаяся в городе без транспорта. Как смеялись его мужики, когда узнали всю правду о потерянных колесах. Думаю, самое интересное во всем этом – чувства того счастливчика, которому вдруг Божьей милостью и неведомыми путями вернулись практически новые колеса с начищенными до блеска хромированными дисками. Вот у человека была радость. То-то он на радостях сразу куда-то свинтил подальше. Неисповедимы пути Господни, Бог колеса дал, надо сделать так, чтобы никто их обратно не взял. В общем, остался мой дедуля при душевной травме на всю жизнь. Но его мудрый опыт никого ничему не научил, и когда я оказалась в Бердянске, то, ни на секунду не усомнившись, вытворила сама нечто подобное. Но это уже потом. А сначала я, конечно же, вышла из больницы.

Я с трудом себе представляла, как все будет после моего выхода из больницы. Все-таки такая длинная жизнь осталась позади, все мои тридцать три с лишним года. А впереди была какая-то вязкая серая пустота, а в этой пустоте болтались вопросы: «куда поехать из больницы», «куда перевезти вещи от Кузи», «где найти работу» и «смогу ли я вообще работать, если еле на ногах держусь». И наконец, «когда позвонить маме и все ей рассказать». Последнее было особенно сложно. Мне не хотелось расстраивать маму с папой, которые очень любили меня, хоть я и жила далеко от них. Мне не хотелось слышать от нее:

– А ведь мы с папой тебя предупреждали, дочка. Ничего нет хорошего в этой Москве.

И было понятно, что они обязательно это скажут. Обязательно не поленятся напомнить мне, что я сама все это себе устроила. Именно из-за этого мы не были с мамой слишком близки в последние годы. Она до сих пор обижалась, что я уехала в Москву и оставила их с папой совсем одних. Она полагала, и вполне справедливо, что принимать такие важные решения нельзя, когда тебе семнадцать лет и ты до смерти обижена на какого-то там парня. Подумаешь, любовь. Подумаешь, расстались. Подумаешь, рыдала в подушку несколько дней, а потом вышла из комнаты с твердым желанием никого никогда больше не любить и отомстить ему так, чтобы он пожалел. Это же не повод, чтобы бросаться за полторы тысячи километров. Чем же город Киев виноват?

– И что теперь, дочка? Ты даже живешь в другом государстве, а я, чтобы к тебе приехать, должна пересекать границу! – возмущалась мама. – Это того стоило? У нас в Украине сейчас молодежь живет не хуже вашего. Вот если бы ты закончила все-таки киевский университет, то сейчас бы уже получала две с половиной тысячи гривен.

– Мама, не начинай. Все равно уже ничего не исправишь.

– Это точно, – вздыхала мамочка. У наших знакомых и друзей имелись дети, братья, сестры, опять же внуки. У моих родителей была только я. И я у них была непутевая. Когда я думала о том, что мне надо звонить маме, мне хотелось остаться в больнице навсегда. Ни за что не отвечать, ничего не решать, получать трехразовое питание и смотреть «Кармелиту» с другими больными. Но только не выходить на улицу вот так, без единого ответа на вопросы. Но государство не планировало решать мои проблемы таким способом, и в один прекрасный день я оказалась на пороге больницы, в которую не помню как меня привезли. У меня в сумочке лежал давно отключенный за недокорм деньгами мобильник, паспорт, страховка и кошелек с кредиткой, которой только и оставалось, что размазывать кокаин по столу, как это делают в фильмах. Денег на кредитке не было.

– Ну ты хороша, мать! – восхитилась Жанна, которая приехала меня встречать на симпатичной, хоть и явно немолодой машинке «Вольво».