Ленинградская бойня. Страшная правда о Блокаде - Владимир Бешанов

«…когда войска уже вовсю предвкушали торжество заслуженной победы, — вспоминал генерал Рейнгардт, — точно холодный душ, из штаба танковой группы пришла новость, что вместо штурма Ленинграда будет его блокада… Мы просто ничего не могли понять. В самую последнюю минуту солдат, которые делали все для победы, лишили венца победителей».

Утром 17 сентября, оставив артиллерию, покинула линию фронта 6-я танковая дивизия. В ночь на 18 сентября 1-я танковая дивизия начала грузить свои уцелевшие машины на железнодорожные платформы южнее Красногвардейска, а 36-я моторизованная дивизия направилась своим ходом на Псков. Только понесшая большие потери 6-я танковая дивизия генерал-майора Ландграфа была задержана на несколько дней, чтобы выйти из боя и привести себя в порядок. С фронта под Ленинградом уходили 32 тысячи немецких солдат и 260 танков, 18-я армия лишилась своего ударного кулака.

18 сентября вечером Гальдер отметил: «Кольцо вокруг Ленинграда пока не замкнуто так плотно, как этого хотелось бы. Сомнительно, что наши войска сумеют далеко продвинуться, если мы отведем с этого участка 1-ю танковую и 36-ю моторизованную дивизии. Учитывая потребность в войсках на ленинградском участке фронта, где у противника сосредоточены крупные людские и материальные силы и средства, положение здесь будет напряженным, пока не даст себя знать наш союзник — голод».

С уходом 41-го мотокорпуса плотность немецких боевых порядков снизилась, что позволило 90-й стрелковой дивизии, потерявшей половину состава и орудий, прорваться через Пушкин на север.

Почти сразу после выхода немцев к Ладожскому озеру советское командование предприняло попытку восстановить сухопутную связь города со страной ударами с запада войсками Ленинградского фронта и с востока силами 54-й армии. Армия была необычная: в ней имелось восемь дивизий, 16-я и 122-я танковые бригады, 119-й отдельный танковый батальон, значительное количество артиллерии; подчинялась она непосредственно Ставке, а в командармах ходили Маршал Советского Союза и заместитель министра обороны. Тылы армии были под завязку забиты военным имуществом и техникой, эшелонами с маршевым пополнением, предназначенным как для войск Кулика, так и для всего Ленинградского фронта.

Григорий Иванович начал наступление 10 сентября, и первые его доклады дышали оптимизмом: враг успешно «уничтожался» и «истреблялся», хотя и «перешел к исключительно стойкому сопротивлению», брались богатые трофеи. Однако вскоре Кулик, наносивший удары веером, во все стороны одновременно: на Кириши, Погостье, Мгу, вдоль берега Ладожского озера — на Шлиссельбург, обнаружил, что у него самого катастрофически быстро заканчиваются люди и техника, а наступление выдохлось. Немцы удерживали фронт мобильными группами 20-й мотодивизии, непрерывно долбили в левый фланг силами 12-й танковой, маневрировали резервами, одновременно интенсивно укрепляя район Синявино, Рабочие поселки № 5 и № 1. Продвижение 54-й армии на запад за трое суток операции составило в среднем 6–9 км, а противник за это время захватил Вороново.

13 сентября Ворошилов и Жуков потребовали от Кулика, не обращая внимания на положение дел на левом фланге армии, организовать мощный удар на Шлиссельбург, а затем в направлении Мги. Через три дня Сталин и Шапошников приказали маршалу не тратить время на овладение Шлиссельбургом, а сконцентрировать все усилия на освобождении станции Мга, «дабы открыть сообщение с Жуковым».

С Жуковым у Кулика не получилось ни взаимодействия, ни взаимопонимания. Командующий Ленфронтом, считая главным вопросом «ликвидацию красносельской группировки» противника, выделил для прорыва блокады лишь одну 115-ю стрелковую дивизию и неукомплектованную морскую бригаду, сам же после войны заявив, что поставленная перед ними задача форсирования Невы и прорыва немецкой обороны «была чрезвычайно тяжелая, можно сказать, непосильная». Действительно, приказ, полученный комдивом В.Ф. Коньковым, требовал ни больше ни меньше, как без переправочных средств, без поддержки артиллерии, танков, авиации форсировать Неву на фронте от Ивановского до Московской Дубровки, захватить плацдарм и вести наступление на Мгу. На подготовку операции отводились одни сутки.

При этом генерал армии не стеснялся обвинять маршала СССР в безразличии к судьбе Ленинграда. В ночь на 15 сентября между двумя военачальниками произошел характерный телефонный разговор:

«Жуков. Приветствую тебя, Григорий Иванович!.. Я бы хотел, чтобы у нас с тобой побыстрее закипела работа по очистке территории, на которой мы могли бы пожать друг другу руки и организовать тыл Ленинградского фронта. Прошу коротко доложить об обстановке. В свою очередь хочу проинформировать, что делается под Ленинградом».

Для человека, служившего в армии хотя бы месяц, невооруженным глазом видно, что Георгий Константинович откровенно хамит впавшему в опалу, но все же старшему по званию и по должности офицеру. Затем Жуков «настойчиво попросил» Кулика немедленно перейти в наступление на станцию Мга и «скорее двигать конницу в тыл противника». На что маршал, конечно, не такой гениальный полководец, чтобы за одну ночь организовать операцию на новом направлении, вполне резонно ответил, что ему требуется день-два, чтобы подтянуть артиллерию, вывести части на исходный рубеж и отработать на месте их взаимодействие. Тем более что наступать 54-й армии приходилось по тяжелой лесисто-болотистой местности, а противостоял ей мобильный и серьезный противник — танковые и моторизованные дивизии 39-го мотокорпуса. Дальнейшие события показали, что поставленная Кулику задача в тех условиях и вовсе была невыполнима. Но Жукова такая самостоятельность маршала и его приверженность к соблюдению правил военного искусства не устраивала, и он не скрывал своего раздражения:

«Ясно, что вы прежде всего заботитесь о благополучии 54-й армии и, видимо, вас недостаточно беспокоит создавшаяся обстановка под Ленинградом… Понял, что рассчитывать на активный маневр с вашей стороны не могу. Буду решать задачу сам».

Об этом разговоре командующий Ленинградским фронтом немедленно проинформировал Верховного Главнокомандующего, и тот принял жуковскую правду, ведь у нас всегда прав тот, кто доложил первым. К тому же вождь для хорошего дела всегда готов был «пожертвовать несколькими дивизиями». Сталин нажимал на Кулика и весьма своеобразно его стимулировал к активным действиям: «…имейте в виду, что если вы завтра ударите как следует на Мгу, с тем чтобы прорвать или обойти оборону Мги, то получите от нас две хорошие кадровые дивизии и, может быть, новую танковую бригаду. Но если отложите завтрашний удар, даю вам слово, что вы не получите ни двух дивизий, ни танковой бригады».

Дополнительных «хороших дивизий» Кулик не получил, хотя вполне вероятно, что они бы могли сказать «веское слово» в решающий момент. Войска 54-й армии захватить Мгу так и не смогли, в первый раз умывшись кровью у Синявинских высот. Впрочем, и Жуков красносельскую группировку не ликвидировал. Толку от того, что он бросал в бой необученных и плохо вооруженных рабочих, моряков и валаамских юнг и заставлял их «драться как полагается», не обеспечив взаимодействие с артиллерией и авиацией, было немного. Полки и батальоны гибли целиком, нанося врагу лишь незначительный урон.

17 сентября, в день, когда немцы вывели из сражения за Ленинград основные силы 3-й и 4-й танковых групп и 8-й авиационный корпус, генерал армии Жуков издал боевой приказ № 0064:

«Учитывая особо важное значение в обороне южной части Ленинграда рубежа: Лигово, Кискино, Верх. Койрово, Пулковских высот, района Московская Славянка, Шушары, Колпино, Военный совет Ленинградского фронта приказывает объявить всему командному, политическому и рядовому составу, обороняющему указанный рубеж, что за оставление без письменного приказа Военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу».

И сегодня определенная часть российских историков считает это решение правильным, забавно разъясняя, что Жуков стремился таким образом «вернуть войскам уверенность в своих силах и возможностях», а сам приказ «положил начало моральному перелому». Надо думать, с целью окончательного морального преображения и творческого развития идей, заложенных в печально известном приказе № 270, командующий фронтом в конце месяца подписал шифрограмму за № 4976, в которой сказано: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны». А для большей «уверенности» генерал гнал свои армии в атаку, стреляя им в спины из пулеметов.

«Бугор немец непрерывно обстреливал, — вспоминает бывший командир роты 42-го стрелкового полка 268-й дивизии А.Ф. Сафронов, — много народу здесь полегло. Мы бугор взяли, но немцы открыли такой огонь, что оставшимся в живых пришлось скатиться обратно в овраг, к шоссе. А за шоссе — наш заградотряд с пулеметами «максим». Стреляют и немцы, и наши. Ребята прижались перед бугром — деться некуда».