Москва тюремная - Валерий Карышев

2. Получение должностным лицом взятки за незаконные действия (бездействие) — наказывается лишением свободы на срок от трех до семи лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет.

3. Деяния, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, совершенные лицом, занимающим государственную должность Российской Федерации или государственную должность субъекта Российской Федерации, а равно главой органа местного самоуправления, — наказываются лишением свободы на срок от пяти до десяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет.

4. Деяния, предусмотренные частями первой, второй или третьей настоящей статьи, если они совершены:

а) группой лиц по предварительному сговору или организованной группой;

б) неоднократно;

в) с вымогательством взятки;

г) в крупном размере, — наказываются лишением свободы на срок от семи до двенадцати лет с конфискацией имущества или без таковой.

Статья 290 УГОЛОВНОГО КОДЕКСА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

Это общежитие столичного педагогического вуза ничем не отличается от таких же общаг: бетонная девятиэтажная коробка, унылые длинные коридоры с обшарпанными дверями в жилые комнаты, чад горелого масла с общих кухонь, вечерняя очередь к междугородным телефонам-автоматам на первом этаже...

У входа-выхода, как и положено, есть вахта — канцелярский письменный стол, обвешанный классическими табличками «Предъявите пропуск в развернутом виде» и «Вход в общежитие после 24.00 строго воспрещен». На вахте сидит вахтер. Вообще-то вахтеров двое. Один — невыразительный мужичок лет двадцати пяти, со стертым, словно на старой монете, лицом и повадками лимитчика, дежурит по четным дням. По нечетным за канцелярский столом хозяйствует невысокий пожилой мужчина с грубыми чертами лица, нежно-розовыми залысинами, просвечивающимися сквозь коротко подстриженные волосы, с мозаикой орденских планок на кургузом пиджачке. Невыразительный откликается на имя Андрей. Пожилого же все — и за глаза тоже — называют исключительно по имени-отчеству: Иван Алексеевич. Орденские колодки, военная выправка, строгий взгляд из-под старомодных очков с отломанной дужкой — все это внушает постояльцам и гостям общежития невольное уважение.

За кабинками междугородных телефонов-автоматов есть комната отдыха для вахтеров, где, кроме обязательного телефона, стоит и кушетка с серым казенным одеялом. Но никто из жителей общежития никогда не видел, чтобы Иван Алексеевич оставлял свой боевой пост, вахту, и шел отдыхать. Старый вахтер бодрствует даже ночью. Никто вообще не видел его спящим. Может показаться, что не спит он и дома. И очень похоже, что дома у него вовсе нет — такому человеку, как Иван Алексеевич, пристало жить где-нибудь в казарме, где вместо списка жильцов в подъезде висит Устав караульной службы, а вместо вешалки в прихожей — ружейная пирамида.

С постояльцами общежития Иван Алексеевич сух, вежлив и официален. Старый вахтер открывает наружную дверь в шесть утра, закрывая ее ровно в полночь. А дальше, стучи не стучи — не пустит. Словно начальник вахты в ИТУ: выпускает по утрам зэков на промзону, чтобы вечером, пересчитав, запустить обратно в бараки.

Впрочем, постояльцы по-своему уважают старика-вахтера. Секрет уважения прост: в любое время суток на вахте можно купить любое спиртное и любые сигареты, а при случае — и закуску. Правда, за двойную цену. А куда еще студенту податься, особенно в день стипендии, когда душа горит и водки просит? Ближайший магазин далеко, да и работает только до полуночи...

Иван Алексеевич почти никому не доверяет. Лишь напарник Андрей пользуется очевидной симпатией пожилого — видимо, потому, что связывает их общий водочный бизнес.

И только напарнику известно: и кем был Иван Алексеевич до своего вахтерства в студенческом общежитии, и почему ушел со службы раньше положенного, и многое-многое другое...

Зима, поздняя ночь, вьюга за окном. Общежитие почти уснуло — лишь слышно, как где-то на третьем этаже истошно вопит магнитофон, да за входной дверью, над крыльцом, с противным металлическим скрежетом раскачивается лампочка под ржавым жестяным конусом.

В каморке за телефонными кабинами сидят двое: Иван Алексеевич и Андрей. Вахта сменяется в восемь утра, но пожилой попросил молодого прийти еще с вечера, чтобы поменяться не в восемь, а в пять. Мол — опять в Питер надо съездить, а поезд в половине седьмого утра... Не опоздать бы. Молодой напарник никогда не отказывает пожилому коллеге. Он вообще относится к Ивану Алексеевичу с показным уважением — точно почтительный сын, видящий себя главным наследником. К тому же общение со стариком явно доставляет Андрею удовольствие. Так почему бы не посидеть ночь в каморке, не попить чайку, не послушать рассказы бывалого человека?

—Я ведь половину жизни делу государственной важности отдал, — начинает старый вахтер, помешивая ложечкой дымящийся чай — как и многие люди его возраста, Иван Алексеевич пьет только из граненого стакана с подстаканником. — Преступников по тюрьмам охранял, убийц, воров и бандитов разных. Служба наша почему-то всегда позорной считалась, контролерами да охранниками нас редко когда называли, все больше «вертухаями», «пупкарями» и «рексами». А по мне, в слове «рекс» ничего зазорного нет. «Рекс» — это вроде сторожевой собаки, умной и преданной хозяину. Да и что в нашей службе позорного может быть? Кому тюрьма, а кому режимный объект. Кому мент поганый, а кому страж правопорядка. Кому вертухай, а кому верный солдат Отечества...

Сухие прокуренные пальцы тянутся к полусмятой пачке «Беломора», щелкает зажигалка, и рассказчик, на секунду окутавшись едким сизоватым дымом, продолжает повествование. Речь его размеренна и спокойна, как у человека, наперед знающего, что его никогда не перебьют:

— Последние семь лет я в Бутырской тюрьме прослужил. И не в обычных корпусах, а на так называемом «спецу», — в голосе бывшего «рекса» звучит нескрываемая гордость за тяжелую и опасную службу в недавнем прошлом. — В Бутырке, а это мало кто знает, кроме общих камер, есть целых два «спеца», большой и малый. Обычный контингент, все эти мелкие жулики, крадуны да хулиганы, на «спец» редко попадают. На «спецу» обычно держат серьезную публику — воров в законе, всех этих авторитетов, которые по Москве на «Мерседесах» раскатывают и бандами руководят, да прочих «новых русских». Я-то на них насмотрелся... Ведешь, бывало, такого на допрос или к адвокату, зная, что у него на воле банда осталась, с автоматами, пулеметами, чуть ли не танками, а сам думаешь: взглянешь не так, скажешь не то, он и не сдержится... И пошло-поехало. Вот и думай, кто кого ведет: ты его или он тебя. Да и случалось у нас всякое... Знаешь, как в восемьдесят восьмом на бутырском «спецу» бунт начался? Наши ребята одного «черного», Резо его звали, прошмонали, а недозволенные вещи, как и положено, конфисковали. Тот — в амбицию, его — в карцер. Прессанули, конечно... А Резо тот, как потом оказалось, вором в законе был, у зэков вроде бы как за главного. Ну, как студенческий староста в нашем общежитии. Начались беспорядки. Это у блатных «разморозкой» называется. Пришлось омоновцев вызывать. Ох и дали же они этим засранцам!