Красный дракон. Китай и Россия в XXI веке - Андрей Девятов

И в деятельности китайских христианских общин, по свидетельствам самих китайцев, слова священников и прихожан часто расходятся с делом. Видимо, отчасти это можно объяснить тем, что искренне усвоить духовные ценности иностранного происхождения китайцам не так-то легко.

Для сравнения замечу, что тогда как китаец, где бы он ни был, всегда остается китайцем, то русский не везде остается русским, в эмиграции он уже зачастую другой. Только особенно крепкие духом православные староверы где-нибудь в Бразилии, как и китайцы, живут замкнутой общиной и внешне подчеркнуто сохраняют ношение русской окладистой бороды и сарафана. Однако глубокая разница русских с китайцами заключена именно в отношении к иноверцам и инородцам. Русский извиняет их инаковость, а китаец к ней снисходителен.

Глубоко укорененный на Западе европоцентризм исходит из уверенности в том, что Запад есть единственная цивилизация, а все остальные культуры — это недоразвитый Запад ("развивающиеся страны"). При этом "на вершину развитости" возведена жизнь индивидуума, которая, якобы, есть высшая и абсолютная ценность. В русской же цивилизации идеи центризма нет потому, что для православных важнее спасение души, чем земная жизнь. У русских оправдано самопожертвование, геройская гибель ради спасения чего-то более ценного (коммунистической идеи, веры Православной, "нашей советской Родины", товарищей). Идея самопожертвования присутствует и в нравственно-исторических традициях китайцев. Именно в этой идее русский с китайцем противоположны западному индивидуализму, и потому слова из песни Мурадели "русский с китайцем братья навек" не режут ухо диссонансом (в такой мере, как если бы кто-то вздумал говорить о "братстве" русских с американцами, британцами и прочими носителями западных ценностей).

Итак, гармония в "сохранении лица"; гуманность неравенства в иерархии связей; смирение перед судьбой в цикличном времени; прагматизм; высокомерие к некитайскому — вот те пять нот, на которых строится вся музыка, весь трепет китайского сердца. Музыка "коллективного программирования" мыслей и поступков китайцев, образования устойчивого нейрофизического макрорезонатора (формата) для нации в целом.

Чтобы завоевать сердце китайца или хотя бы иметь с ними дела на взаимовыгодной основе, нужно учиться этой музыке, столь непохожей на нашу. Практика же убеждает, что попытки найти в китайском сердце отклик на ноты, не входящие в китайский душевный ряд, как правило, не только абсолютно безрезультатны, но и зачастую противоположны замыслу. На семи нотах чуждой китайской душе октавы — идеалы, сантименты, прямота, юмор, логика, жертвенность, размах — симфонии с вышеназванными пятью нотами созвучного китайскому сердцу ряда на практике достичь не удается.

Под конец этой главы приведу очень точный, с моей точки зрения, рисунок паутины китайских плановых связей и взаимоотношений из книги Р.-Д. Льюиса "Деловые культуры в международном бизнесе".

Рис. № 4

Наверное, в описанной мною "китайской душе" может ощущаться некая оторванность от современной жизни. Может показаться, что сказанное здесь было справедливо для XIX века, времен духовной миссии отца Иакинфа (Бичурина).

Действительно, не описанный выше "абстрактный китаец", а тот гражданин КНР, который сегодня вовлечен в массовые миграционные процессы, вынужден руководствоваться курсом "одна семья — один ребенок", активно (если не взахлеб) вестернизуется. К тому же у китайской нации, как чрезвычайно многочисленной, и в китайской истории, как чрезвычайно продолжительной, есть все, включая тенденции социального утопизма, бунты "младших" против "вышестоящих", детей против отцов, искателей нового против традиционалистов и прочее. Но тем не менее даже сейчас о подавляющей китайской крестьянской массе нельзя сказать, что это "общество людей, лишенных чувства Родины, почвы, веры предков и живущих интересами потребления и зрелищ, которые несет им теле- и видеоэкран".

Подтверждением сказанному для меня выступает работавший со мной в совместном предприятии китаец, выбившийся в управленцы из поваров. Выходец из деревни, окончивший только местную школу в годы культурной революции, он поражал меня глубочайшим знанием китайской традиции, и сам являл образец китайского духа. При проведении специальных экскурсий в музеи китайской мифологии в Бэйдайхэ он был способен в деталях комментировать то сокровенно китайское, что пожилая интеллигентная китаянка из Пекина, получившая высшее образование за границей, ранее служившая редактором в журнале "Китай" и работавшая в нашем СП переводчицей, почти не понимала.

Слова можно опровергнуть словами, но что может опровергнуть опыт жизни человеческой?

Золото дракона

Пользуясь любезным разрешением моего друга, культуролога Мартина Мартиросяна, далее привожу следующий текст нашей с ним беседы, опубликованной в газете "Завтра" (2001, № 47).

Мартин Мартиросян. После событий 11 сентября 2001 года в США главный лозунг глобализма по-американски: "е pluribus unum" (из множества — одно), с 20-х годов прошлого века помещенный на бумажной купюре в один доллар, — вновь прояснил свое действительное содержание как уничтожение любой человеческой традиции: национальной, религиозной, культурной. Именно это содержание пояснено другой легендой на долларе: "novus ordo seclorum" ("новый порядок на века"), что заставляет рассматривать доллар как своего рода символ, даже "икону" современного глобализма, поскольку внутри его цифровой оболочки содержится некое "Слово" как генотип соответствующего мышления.

Мы уже говорили о том, что стандарты мышления выступают главным оружием глобализма в уничтожении противостоящих ему традиций. XX век завершился вроде бы очевидной победой пирамиды "нового мирового порядка" во главе с единственной гипердержавой — США. Однако теперь мир вновь разделился: на богатых, довольных всем происходящим, — и на бедных, одержимых идеей борьбы с несправедливостью. Началась реальная война, причем война перманентная: без временных и географических рамок, без ясных целей, без определенного противника.

В этих условиях судьба навязанной человечеству меры богатства в "один доллар США" остается, по сути, единственным критерием, по которому можно судить о развитии ситуации "на фронтах". И здесь мы видим, что доллар наконец-то получил внушительное наполнение военными расходами (для начала — 40 млрд.), покрывающими не виртуальные (Microsoft), но реальные стоимости оружия и его применения. Эти расходы в принципе способны абсорбировать ворох избыточной денежной массы, выраженной пока в электронных и бумажных носителях, и сбросить его в форме натуральных бомб и ракет с целью удержать пирамиду доллара от краха. Сначала военные удары посыпались на "стяжателей милости Аллаха", талибов в Афганистане. Далее мишенью для поражения, скорее всего, окажется Ирак, где нефти больше, чем в Саудовской Аравии, и Пакистан — как убежище для фундаменталистов, да еще обладающее ядерной бомбой — единственной на весь исламский мир.

Между прочим, подобное поведение США вполне укладывается в определенную культурологическую матрицу, когда удары: неважно, финансовые, информационные или военные, — наносятся по недавним протеже и клиентам. "Мавр сделал свое дело — мавр может уйти". Подобное уже за послевоенное время происходило со множеством стран и режимов, принимавших американское "покровительство" и "сотрудничество". Назову среди них только самые известные примеры: Панама (Норьега) и Филиппины (Маркос). Пакистан успел наступить на эти грабли дважды. Первый раз янки устроили показательную порку своим мусульманским союзникам, когда окончательно стало ясно, что СССР выведет войска из Афганистана. Именно на это время приходятся разгром ЦРУ и ФБР базировавшегося в Пакистане международного исламского банка и гибель в авиакатастрофе военного диктатора генерала Зия уль Хака. Второй раз — сегодня. Однако президент Путин как будто не замечает подобной матрицы в действиях руководства США. Во время своего визита в Вашингтон он демонстративно пошел под крыло белоголового орлана, назвав это "новым этапом стратегического сотрудничества". И как теперь понимать недавние договоренности РФ с Китаем? Как воспримут китайцы такой "новый этап"?

Андрей Девятов. Чтобы ответить на ваш вопрос, начну с того, что символ вечности — не прямая прогресса, ибо у прямой есть начало и есть конец. Символ вечности — круг. Отсюда вытекает цикличность исторического процесса как развернутой на плоскость гармоники подъемов и падений. Все повторяется, но в несколько иных обличиях, за которыми стоит извечный "путь вещей". Поэтому китайцы давным-давно и очень хорошо усвоили конфуцианский постулат о том, что исторические примеры ценнее, чем поучения мудрецов.