Лунная Ведьма, Король-Паук - Марлон Джеймс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проезжают селения, которые выглядят так, будто все люди здесь убежали или вымерли. На повороте с двумя тропами впереди провожатый кричит, что держаться надо вдоль реки, так как это самый прозорливый способ избежать разбойников. Семикрыл кричит, что готов к любому бою, на что провожатый говорит:
– Ну так иди и сражайся, а мне Король отдал приказ доставить груз живым и невредимым.
Хозяйка, слышащая это из окна, шипит на слово «груз» так, чтобы тот услышал.
– Гостей, – поправляется он.
Они тянутся вдоль реки и минуют стены Джубы, где через каждые несколько шагов стоит лошадь с седоком, одетым в доспехи, как воинский эскорт.
А этот провожатый!.. Семикрылы даже в самый жаркий день одеты в черные туники с синими кушаками, и бо€льшая часть лица у них сокрыта. Этот же смотрится им полной противоположностью. Во-первых, он почти весь в зеленом, на спине у него бронзово-черный щит. А на его боку Соголон замечает длинный клинок – ятаган, с которым она вскоре научится обращаться. Зеленая кольчуга, зеленая туника, кожаная перевязь и длинный, струящийся зеленый плащ, в который он кутается, как хозяйка в свои одеяла. Огненно-золотистые волосы и косматая борода; лицо худое и с полными губами, придающими вид скорее улыбчивый, чем нахмуренный, а голос подобен течению реки. Такие к мисс Азоре не наведываются. Соголон смотрит на его лицо, как бы заостренное; в этой бороде есть что-то озорное или даже смешливое. Это не тот человек, который ходит в дома терпимости, потому что это просто не его. Красивый? Соголон едва знает это слово или как его использовать. Иногда она специально смаргивает, но всё, что видят ее глаза, это его волосы, скулы и губы, кожу, подобную кофе с молоком, как раз в нужной пропорции, веселые, смелые глаза. Смеются ли они и тогда, когда остальная часть его лица этого не делает? А усмешка в них, не адресуется ли она ей – даже когда он отворачивается, чтобы вести караван? На своем речном маршруте процессия дважды останавливается. Первый раз – дать отдых лошадям, а второй ее останавливает госпожа, потому что иначе они доберутся до Фасиси слишком рано, что будет «непоправимой потерей лица», ее фраза, слово в слово. Оба раза тот человек моется, хотя никто другой этого не делает.
– Водица здесь – лучше не бывает, – говорит он Соголон, идя к берегу. Говорит это ей, которая все свои годы приноровлялась оценивать слова мужчин только на предмет подвоха и опасности.
– Я не купаюсь, – произносит она.
Он смотрит на нее безо всякого разочарования и говорит как равной:
– Дело твое.
Не задумываясь, что его видно, он раздевается. Соголон поклялась бы любому, кто спросит, что выглядит наоборот: одежда слетает с него будто сама. Мужчины, которые приходят к мисс Азоре, выглядят как мужчины, которым нужно именно ее заведение, а не мальчишки, что выигрывают донгу. Мальчишки из донги напоминают темные лоснистые палки с длинными тонкими руками и ногами. Этот же выглядит так, словно его одежда совершает злодеяние одним лишь тем, что скрывает его. Широкие плечи и тяжелая мускулистая грудь, тонкая талия канатоходца и толстые ноги молодой лошади. Соголон знает, о чем подумает сейчас, и хочет встретиться с этой мыслью до того, как та достигнет ее головы, чтобы пресечь ее, но терпит неудачу. Член, который втайне хочется увидеть на таком вот теле. Свисающий поверх яичек, толстый, упругий, не торчащий впустую.
Он поднимается из реки и у берега потягивается, затем идет, совсем не глядя на Соголон, ибо уже забыл, что она рядом. Но она смотрит, как мужчина идет, и с него капает вода, а она после стольких лет в доме терпимости и не знала, что, когда мужчина движется в одну сторону, его член движется в другую. Вверх и вниз, покачиваясь, как будто танцует под ускоряющуюся музыку. В доме терпимости есть только два вида члена, буйный и вялый, и ни тот ни другой девушек не радует. Но провожатый либо не видит ее, либо забывает, что она здесь, либо такая прогулка для него ничем не отличается от пробуждения или оплаты пива. Оплаты пива, да. Соголон задается вопросом, всегда ли он с ней, этот стыд за тело. Не может быть, она по рождению не из таких. Будь он проклят, этот дом терпимости, за то, что дал ей то, чего от такого места никогда не ждешь! Скромность. Соголон пытается увязать у себя в голове мысли, которые идут вразброд. Он встает и протягивает руки, словно приветствуя уходящее солнце.
– Что ж, Соголон, – молвит он, и девушка чутко вздрагивает. – Разве это не твое имя?
– Ну а чье ж еще, – чужим голосом отвечает она, отворачиваясь от него всей своей головой и гадая, откуда у нее взялось такое движение.
Он к ней не оборачивается, а его ягодицы, мускулистые и более темные, выглядят так, будто они – центр тяготения, сводящий воедино эти своенравные руки, ноги и спину.
– Ты не думаешь покататься на этой лошади, или тебя устраивает, что это она едет на тебе?
– Что?
Провожатый поворачивается к солнцу спиной. Вода словно не мыслит разлуки с его кожей – вон как она пытается удержаться на нем подольше. Соголон не знает, кто за нее думает, но произносит вслух:
– Слушай, лучше остановись-ка.
Он подходит к ней, и что он там говорит? Подходит к ней, а она не может поднять глаз на его лицо, но смотреть вниз едва ли лучше, потому что взгляд сейчас приходится между двумя сосками и катается вверх-вниз по стиральной доске, которая на полпути, а внизу волосы, которые чем ниже, тем курчавей и дорожкой вниз, вниз…
– Хочешь прокатиться? – спрашивает он.
Соголон превращается в палку, просто в палку, и всё.
– Там у нас, в хвосте, еще одно седло. Пристегнем его к коню, а сверху пристегнем тебя. К седлу, не к коню. Девушка должна же уметь ездить верхом, как
