Живая мишень - Тед Белл

— Но с чего ты решил, что именно убийца…

— Доверься ему, Текс, — сказал Алекс, улыбаясь Эмброузу. — Его мозг еще даже и не нагрелся, как следует. Он хладнокровен и трезв.

— Скажи мне, что думаешь по этому поводу, Соколиный Глаз.

— Думаю, он совершенно прав, Текс, — сказал Алекс. — Ну подумай сам: зачем в этом доме видеокамера? Что понадобилось бы им записывать на пленку? Все эта девочка, убийца. Иного объяснения нет.

— Почему нет?

— Во всем доме нет ни одного видеомагнитофона, — сказал Конгрив. — Я проверил.

— Ни видеомагнитофонов, ни даже телевизора, — добавил Хок.

— О господи, — выдохнул Паттерсон, опускаясь в кресло и прижимая кончики пальцев к глазам.

— Что? — спросил Алекс.

— Та вещица из Венеции… Миниатюрная бомба со встроенным интеллектом… Ведь мы достали со дна канала ее фрагменты. Один из наших парней-судмедэкспертов сказал мне, что он нашел осколок линзы рядом с куском ракеты. Он сказал, что на носу ракеты была установлена камера. Она преследовала Стэнфилда в тот роковой вечер в Венеции и все фиксировала на пленку.

— Таким образом, теперь мы имеем некоторое представление о нашем главном враге, — сказал Эмброуз Конгрив. — Этот человек, кем бы он ни был, точит зуб на Америку и любит наблюдать, как умирают его жертвы. Скажи мне, Алекс, есть ли у нас на примете такие типы?

Паттерсон замер и несколько мгновений внимательно смотрел на двух своих спутников. Потом тихо произнес:

— Мне кажется, я действительно знаю кое-кого, кто совершенно подходил бы к обеим частям этого уравнения.

— Кто это, Текс? — спросил Алекс.

— Его называют Гиеной, — сообщил Паттерсон. — У него несколько псевдонимов, но «Гиена» подходит к нему как нельзя лучше. Он стоит под номером один в горячем списке террористов, заведенном ДСБ, вот уже более десяти лет. Пару раз мы подкапывались под него очень близко, но в последнюю минуту все срывалось.

— Из какой он страны? — спросил Конгрив.

— Отовсюду, наверное. Не могу сказать определенно, — ответил Паттерсон.

12

Лондон

Аттар аль-Нассар подошел к Сней бин Вазиру так, как ювелирный мастер из «Ван Клиф и Арпельс» мог бы подойти к необработанному алмазу в двадцать каратов. Сначала он вдел в глазницу окуляр с увеличительным стеклом, а затем приступил к работе. Он делал паузу перед каждым новым ударом; его инструмент был точен и тонок, и когда он ударял, то делал это быстро, точно и мастерски. Постепенно грубые грани под его рукой становились все прекраснее, и Аттар уже мог видеть фрагменты блеска, отраженного в его новом друге.

Если Сней был неограненным алмазом, то Аттар был величайшим ювелиром своей эпохи. В мире постоянных конфликтов на рынке торговли оружием, возникавших в 80-е, он ударял стремительно и со смертельной точностью. Достигнув определенного возраста, Аттар, как ни печально было ему это признать, стал действовать медленнее. Но зато Сней теперь крепко стоял на ногах. Сделав состояние на гладиолусах, он перешел к заключению контрактов на поставку автоматов Калашникова, патронов и боевых вертолетов.

Аттар постепенно переложил некоторые из своих наиболее тягостных обязанностей на плечи нового партнера.

Сней никогда не жаловался. Партнерство в обширной империи оружия, принадлежащей аль-Нассару, сделало его безмерно богатым. В качестве дополнительной выгоды у него был особый аппетит на некоторые из самых, казалось бы, неприятных вещей, которые нужно было выполнять на благо организации.

Его жажда крови оставалась такой же неутолимой, как и прежде. Он находил отдушину, делая это осторожно и тайно от полиции и аристократического общества Лондона, в которое так отчаянно хотел попасть. Он все еще любил убивать, но теперь необходимость избегать неприятностей вызывала в нем действительно острые ощущения. О его убийствах иногда писали в газетах, но у полиции не было никаких сведений о преступнике.

Двое мужчин обедали этой ночью в одном из небольших ресторанов «Бошамп» в одной из первоклассных гостиниц Лондона.

Сказать, что комната была великолепна, значит не сказать ничего. Мебель, обшитая бледной розовато-серой парчой, заполняла комнату; на покрытой никелем барной стойке высилась бронзовая скульптура. Над всем этим великолепием под позолоченным куполом потолка мерцала огромная хрустальная люстра.

Сней открыл золотой портсигар и извлек сигарету его личной торговой марки. Длинные и тонкие, в желтой оберточной бумаге, они издавали особый аромат, который некоторые находили неприятным. Сней бин Вазир поднес золотую зажигалку «Данхилл» к кончику сигареты и закурил.

— Позволь спросить — что это за сигареты? — сказал аль-Нассар. — Уж очень необычные.

— Я покупаю их у дилера в Ираке, — сказал Сней, выдыхая тонкую струю дыма. — Они называются «Багдадцы».

— «Багдадцы»? — повторил аль-Нассар, улыбнувшись. — Название по крайней мере весьма занимательное.

Сней повернулся, чтобы предложить сигарету таинственной женщине, скрытой под пурпурной чадрой, которая всюду сопровождала аль-Нассара. Говорили, она была большой красавицей из Парижа, но Сней никогда не видел ее лица. И даже слова от нее никогда не слышал.

— Она не курит, — сказал аль-Нассар.

— Она и не говорит, — ответил Сней.

— Точно.

— Что же она делает?

Аль-Нассар одарил своего друга улыбкой сатира и поднял свой бокал вина.

— Все, что ни пожелаешь, — сказал он, лаская ее руку.

— Как ее имя, осмелюсь спросить? — спросил Сней.

— Аберджин.

Глотнув «Лафита» 1948 года, бин Вазир наклонился вперед и сказал торговцу оружием:

— Мой дорогой Аттар, теперь я хочу задать вопрос. Почему эти проклятые англичане называют «Бошами» словом «Бичамс»? — За пять лет Сней бин Вазир уже сумел приобрести приличный британский акцент, и его ежедневная беседа была всегда щедро подсолена и наперчена недавно выученными фразами и оборотами.

Бин Вазир недавно узнал, что французское название гостиницы «Бошамп» англичане произносят как «Бичамс».

— Я тоже не знаю, честно говоря, — ответил Аттар, редко находящийся в неведении относительно чего-либо. — Скорее всего, им просто удобнее произносить это слово как «Бичамс».

Не предлагая тоста, Аттар выпил вина и отправил в рот порцию икры, добавив при этом:

— Мой друг, я говорил тебе тысячу раз: в этом мире гораздо больше людей, которые придерживаются стиля, нежели сущности вещей. Стиль, а не сущность, мой дорогой Сней, служит самым надежным пропуском в лондонское общество.

— Вы, Аттар, всегда обладали и тем, и другим.

Аль-Нассар засмеялся:

— Вот видишь? Именно поэтому я до сих пор вожусь с тобой! Бесстыдный! Абсолютно бесстыдный! Я всегда обожал это качество в любом — будь то мужчина, женщина или ребенок.

Сней, изучая меню, которое было напечатано на французском языке, в течение нескольких минут безуспешно пытался привлечь внимание метрдотеля.

— Что, интересно, возомнил о себе этот клоп, что игнорирует меня? Я люблю этот ресторан, но каждый раз, как ни приду, этот французский педик ведет себя так, как будто он видит меня первый раз в жизни.

— Чего ты хочешь? Сейчас он подойдет.

— Я хочу задать пару вопросов.

— Возможно, я смогу помочь. В чем заключается первый вопрос?

— Простите меня за мой хреновый французский, но что означает, черт возьми, Canard du Norfolk Rod a I’Anglais?

— Это значит «Жареная норфолкская утка под яблочным соусом». Яблочный соус, согласно Эскофье, соответствует слову I’Anglais. Абсолютно восхитительный соус, идеально подходит к бургундскому.

— Я хотел бы лосося…

— Вареного, без сомнения?

Они улыбнулись и подняли бокалы. Это была шутка, понятная им одним.

— Ну а второй вопрос? — спросил аль-Нассар.

— Второй вопрос я хотел бы задать лично этому засранцу.

— Ну смотри, — сказал аль-Нассар.

Он кивнул одному из четырех громил, которых усадил за столами в каждом углу комнаты в сторону метрдотеля. Громила немедленно встал с места, подошел к официанту, наклонился и приблизил губы к его уху. После непродолжительного напутствия, произнесенного шепотом, он распрямил плечи, повернулся и снова ушел на свое место.

Метрдотель выглядел таким испуганным, словно человек, который только что совершил самую большую ошибку в жизни. Он подошел к столу аль-Нассара, начав кланяться и расшаркиваться еще за несколько метров.

— Господин аль-Нассар, — сказал он, не в состоянии скрыть дрожь в голосе, — приношу свои самые глубокие извинения. Я так сожалею, что не увидел, что вы требовали моего присутствия. О боже! Пожалуйста, простите меня. Может, я все-таки могу быть вам полезен?

Аль-Нассар поднял глаза и одарил стоящего перед ним человека мрачным, жестким взглядом, который приводит в трепет даже королей.