Купе смертников - Себастьян Жапризо

— Это уж само собой, патрон. Небо словно прорвало. Ты разве не видишь, что творится на улице?

Грацци увидел, что за окном стемнело, солнце исчезло, льет проливной дождь.

Допрос мужа Жоржетты Тома, Жака Ланжа.

Высокого роста, старше, чем думал Грацци, представительный мужчина в хорошо сшитом костюме, он не старался выказать больше горя, чем испытывал на самом деле, но видно было, что он искренне огорчен. Сидел на стуле и курил «Кравен», он тоже ничего не знал.

Он говорил, что Жоржетта в ту пору была еще ребенком, что он был на двадцать лет ее старше и никогда не таил зла на нее. Однако он очень страдал, когда узнал, что она ему изменяет. Коммерческий директор, занимавшийся теперь торговлей автомобилями, не нравился ему. Он сказал о нем: «одноклеточный». Грацци, у которого создалось точно такое же мнение, лишь кивнул головой. С этим все было ясно.

— Случалось ли ей покупать лотерейные билеты, когда она была вашей женой?

— Иногда покупала, как и все.

— Полного номинала?

— Это в какой-то степени зависело от наших финансов.

— Вы знакомы с Бобом Ватским?

— Нет. Но она мне говорила о нем, ведь мы иногда виделись. Я продолжаю работать у «Жерли», а она перешла к «Барлену». По работе нам приходилось иногда встречаться.

— А с Эриком?

— О нем она мне тоже говорила. С ним, мне кажется, все было куда серьезнее.

— Почему?

— Если бы вы слышали, как она говорила о нем, вы бы не стали меня спрашивать почему. Он молод, он почти ребенок, и по уму он совсем дитя. Это трудно объяснить человеку, который ее не знал. Эрика она любила, как самое себя, он похож на нее.

— Не понимаю.

— Я так и знал, я же об этом сам вам сказал.

— Вы полагаете, он имеет отношение к убийству Жоржетты?

— Я этого не говорил. Но это убийство бессмысленно. А то, что не имеет смысла, очень подходит и для Жоржетты, и для юного Эрика.

— Вы же никогда его не видели.

— Поверьте мне, она очень хорошо мне его описала. У него свои представления и о людях, и о животных, он мечтает создать нечто вроде лаборатории в сельской местности, он много и громко рассуждает о вещах, которых не знает: о людях, о ничтожестве нашего мира, о чем угодно… Приблизительно полгода назад она пришла к «Жерли» поговорить со мной о каком-то исследовательском центре в Южной Африке, что-то вроде того. Она ничего не понимала в таких делах. Хотела, чтобы я вложил деньги в их предприятие. Говорила, что я должен сделать это ради нее.

— Какое предприятие?

— Сам не знаю. Они все такие! Исследовательский центр в Южной Африке, они уезжают в Южную Африку, там у них начнется настоящая жизнь, они все такие. А на следующий день они об этом уже и не вспоминают.

— Не повезло ему, что она умерла, — заметил Грацци. — Возможно, сейчас у нее и в самом деле было бы на что купить два билета на самолет.

Теперь уже Ланж ничего не понимал.

— Вам сейчас все объяснят, — сказал Грацци.

Он немного устал и, сам не зная чем раздосадованный, уступил место за столом Жоржу Алуайо.

Парди напал на след Кабура в 17:50. Но уже стемнело, а в этот день события развивались с такой поразительной быстротой, и всем казалось, что они так далеко продвинулись в своем расследовании, что директор отдела сбыта фирмы «Прожин» успел умереть во второй раз, не вызвав даже удивления, которого вполне заслуживал.

В комнате инспекторов Малле уже подсчитывал, сколько каждый покойник принес убийце. Он даже составил «курс покойника» на розовом листке бумаги, на который все приходили взглянуть, так как он прикрепил его кнопками к подоконнику за столом Грацци. Когда же к этому прибавилось убийство Кабура, курс резко понизился, упав с 233.333 старых франков (плюс 33 сантима) за каждого убитого до 175.000. Все инспекторы сходились на том, что при таком курсе игра не стоит свеч, даже если бы речь шла о полдюжине людей, которых они сами охотно бы отравили.

Грацци, которому явно было не по себе, как раз смотрел на этот курс, когда зазвонил телефон и он узнал от Габера последние новости.

— Кто еще?

— Кабур. Держись, старина, тут действительно можно упасть. Парди обошел все больницы и полицейские комиссариаты, а оказывается, чтобы обнаружить его, надо было заглянуть к ребятам Буало. Это тот тип, которого подстрелили в туалете Спортзала. Никаких бумаг. Никто не знал, кто это. Ребятам Буало наконец удалось обнаружить отпечатки его пальцев в комиссариате Восточного вокзала. Несколько месяцев назад он выправил себе паспорт.

Отдел Буало находился на том же этаже, что и отдел Таркена, чуть ли не соседняя дверь.

— Когда его убили?

— В субботу вечером, около одиннадцати часов.

— Пулей с надпилом?

— Да. В затылок.

— А что дало расследование?

— Ничего. Никаких следов. Думали, тут сводили счеты. Что ты собираешься делать?

— Где ты находишься?

— В отделе криминалистики. Я нашел способ отыскать девицу из Авиньона.

— Что ты придумал?

— Такси.

Грацци провел рукой по щеке, почувствовал, как колется проступившая щетина. Он не знал, как передать девушку из Авиньона Парди, который справился бы с этим куда быстрее, не обидев при этом Габера.

— Послушай, ты нужен мне здесь и сейчас.

— Это нехорошо с твоей стороны, патрон. Она уже у меня в руках, уверяю тебя, я обязательно ее найду.

Грацци, стоя у телефона, кивнул головой в знак согласия и подумал: я пожалею об этом, ее успеют убить.

— Она мне очень нужна, понимаешь? — сказал он умоляющим тоном. — Ты должен ее найти! Он же ненормальный, его теперь не остановишь.

— Я найду ее, — заверил Жан Лу. — Не порть себе из-за нее кровь, патрон.

В ту же минуту во все комиссариаты департамента Сена было передано самое подробное описание примет девушки: около двадцати лет, блондинка, хорошенькая, когда ее видели в последний раз, на ней было голубое пальто.

Было 18 часов 05 минут.

Место 223

Бенжамина Бомба, которую все звали Бэмби, с клубничной карамелькой во рту, пустым спичечным коробком в руках — она вскоре бросила его на мостовую — и вкусом поцелуя на губах стояла в своем голубом пальто у выхода на перрон к поездам дальнего следования, слушала свистки локомотивов на Лионском вокзале и про себя повторяла: «Как же мне все это осточертело, как же мне это все осточертело, чем я так провинилась перед Господом Богом, чтобы такое со мной приключилось?»

Было шесть часов вечера и еще сколько-то там минут на городских часах, она заметила это, когда вышла на улицу. Она не плакала, и за это спасибо. Выплакаться она успеет завтра, когда ее вызовут в кабинет мсье Пикара и он скажет ей: «Мадемуазель, вы очень милы и печатаете грамотно и очень быстро, я нисколько не сомневаюсь в вашей искренности и обоснованности ваших доводов, но, к сожалению, вынужден сказать, что вам следует подыскать себе другое место».

Конечно, мсье Пикар не станет разговаривать с ней подобным образом, но ее выставят с работы на второй же день, как самую последнюю дуреху, как глупую тетерю, как чокнутую девицу, каковой она и является.

«Чокнутый» — любимое словцо Даниеля. Он говорит: «чокнутый тип», «шофер совсем чокнутый», «тут мне навстречу попалась совершенно чокнутая девица». У него это означает: сумасшедший, тупица, человек, у которого не все дома, который ничего вокруг себя не замечает.

Она не плакала, но глаза ей как бы застилал туман, и она плохо различала здание вокзала, автомобильную стоянку перед вокзалом, автобусы, отъезжающие в сторону площади Бастилии, весь этот город, о котором она долгие месяцы мечтала, как глупая тетеря, как чокнутая провинциалка.

Завтра ее уволят. Вернее всего, заберут и комнату. Все, вероятно, кончится, так и не успев начаться. Три дня назад, всего три дня, она рисовала себе свой приезд в Париж, у нее был аппетит маленькой хищницы, крепкие зубы, которые два раза в день она чистила пастой «Сельжин», лучшей лечебно-профилактической пастой, голубое Пальто, купленное всего лишь месяц назад, чудесные белокурые волосы, красивые ноги, большие голубые глаза, от взгляда которых у нее самой замирало сердце, когда она смотрелась в зеркало, она умела грамотно и быстро печатать, в чемодане у нее лежали диплом Школы Пижье, три платья и три юбки, а в сумочке — пятьдесят тысяч франков.

А вместо всего того, что ее ждало, она встретила этого парня, этого недотепу, который, верно, еще даже и не брился ни разу, этого избалованного мальчишку, который считает себя одним из чудес света и думает, что вокруг все чокнутые, который шага не может ступить, чтобы не попасть вам под ноги и не разорвать вам чулки, мой малыш, мой дорогой, мой любимый, мой Даниель.

Она вдруг осознала, что едет в автобусе в сторону площади Бастилии и ей следует взять билет. Она купила билет до самой площади, Боже, как все это ей надоело, дальше она пойдет пешком, куда глаза глядят, с карамелькой во рту и вкусом поцелуя на губах, вот тогда она даст волю слезам, никто не увидит, как я плачу, он разорвал мне три пары чулок, и я хочу умереть, клянусь жизнью, я хочу умереть, раз я больше его никогда не увижу.