Принцип Полины - Дидье Ковеларт

— У меня тоже, — ответила она, чтобы я расслабился.

И, от нежности до животной страсти, от согласия до полной потери себя, мы кончили все вместе, одновременно, спустя вечность, показавшуюся мне одним мигом.

Тепло солнечного луча разбудило меня в объятиях Максима. Мы отпрянули друг от друга, обнаружив, что Полина исчезла.

— Не может быть! — возмутился Максим. — Который час?

— Полдень.

Нижнего белья на столе не было, платья и туфель на полу — тоже. Он вскочил с дивана, выкрикивая ее имя, обшарил все комнаты в поисках любовной записки, прощального письма, хоть какого-нибудь знака. Ничего.

Разбитые и проголодавшиеся, мы выпили чаю, съели холодных омаров. И тут же, уткнувшись носом во вчерашние приборы, подвели итог. Ни слова о жаркой и пронзительной ночи, в которой счастье нашего союза стало очевидностью без границ. Проблемой было все остальное.

— Я ее знаю лучше тебя, Фарриоль, уж если она что решит, пиши пропало. Скажу тебе больше, она ведь не утехи ради захотела со мной трахнуться, а чтобы укрепиться в своем решении. Ты думаешь, она дала себе волю, — ничего подобного. Она скрепила пакт. С собой. Только с самой собой. Я даже не последняя шалость, я сургучная печать!

— А я? Как ты позиционируешь меня в этом пейзаже?

— Послушай, северная сторона, не хотел тебя огорчать, но ты вообще ни при чем. Почему, ты думаешь, она тебя пригласила, как по-твоему? Ты послужил предохранителем.

Я поперхнулся клешней омара, едва не рассмеявшись ему в лицо.

— Да ну?

— Она решила выйти замуж, а тут — бац! — я выхожу из тюрьмы. А должен был мотать еще как минимум восемь лет. Катастрофа. Что она делает? Она меня по-прежнему любит, но уже изверилась, а время идет, биологические часы тикают и все такое, вот она и говорит «да» биному, думая, что лучше никого не найдет, типа надежнее, и что надо наконец поставить точку. И все же ей неймется увидеть меня в последний раз. Вот она и приглашает со мной тебя, чтобы не закоротило от перенапряжения.

— Может, она и меня тоже любит, — возразил я. — Или любит только меня. А предохранителем работал ты.

Он замолчал, подумал, взял у меня из рук щипцы для орехов и заключил:

— Как бы то ни было, предохранители или нет, мы с тобой перегорели. Мы одноразовые, дружище. На кой мы ей теперь, в ее жизни? Ты вот петришь в программном обеспечении? Ты сможешь взломать коды Пентагона и Гугла, сумеешь послать вирусы в Японию, чтобы обрушить биржу? Я обречен шантажировать политиков, разживаться компенсациями и комиссионными, а ты кто? Мечтатель, и только. Мы вчерашний день, старина. Что нам осталось? Моя мышиная возня да твои книжонки. Мой каталог хостес и твои поклонницы, когда нам захочется хорошего траха в память о Полине. Тошно мне, знаешь, что она нашла счастье с этим плеймобилом.

— Может быть, она вовсе не счастлива. Может, ломает перед нами комедию. Принудила себя, смирилась…

Сломав клешню омара, он ответил:

— Это было бы еще хуже.

Когда тарелки опустели, он оттолкнул стул и объявил:

— Сваливаем.

Пока он принимал душ, я сел на место, которое выбрала вчера Полина. Мой взгляд скользил по садовой аллейке, поросшей сорной травой, как будто я искал вдохновения в зелени, в щебенке, в беседке, в желтом ракитнике, обвитом гроздьями глицинии. И понял, что однажды вернусь сюда. Веллингтон-сквер, 9. Это было лучшее место для писателя, которое я когда-либо знал, а я не написал здесь ни строчки. Я дал себе обещание. И чары моей ночи вернулись счастливыми слезами, затуманившими пейзаж.

— Пошевеливайся, Фарриоль, жду тебя на улице.

Хлопнула дверь. Я не спешил. Убрал со стола, выбросил объедки, вымыл посуду, как сделал бы у себя дома. Между двух ночей любви с Полиной мой роман заново выстраивался у меня в голове. Для Максима это был конец иллюзии. Для меня — начало новой жизни.

Прогуляться по солнышку вдоль каналов, помечтать в огромных парках, окружающих средневековые университеты, выпить тайком чашку чаю среди студентов в буфете Магдален-колледжа, под платанами на берегу реки, пересекающей их кампус… К чему возвращаться во Францию так скоро? Почему бы не подсмотреть издалека за свадьбой Полины, назначенной под густой листвой «Дерна», этой древней таверны со множеством двориков и террас, на которую я случайно набрел, гуляя, и заметил табличку Closed for wedding[28]. Да, именно здесь состоится свадьба De Vernew, подтвердил мне старик, развешивавший украшения на ветвях. Чопорного вида пара составляла планировку по столикам. Судя по всему, это были родители бинома. Я, увы, достаточно знал о запрограммированном будущем Полины. Можно было с тем же успехом дождаться его в моей книге.

Когда я наконец отыскал стоянку Oxford Tubes, она была пуста. Максим, должно быть, уехал одним из предыдущих автобусов. Я устроился в углу следующего, отправлявшегося через четверть часа, и проспал до Лондона. Никогда еще мне не было так легко. И эйфория моя подпитывалась настолько же событиями прошлой ночи, насколько и замыслами, крутившимися в голове. Мой роман будет пристанищем, спасательной шлюпкой, которую я однажды пошлю Полине, если, как я рассчитывал, ее брак даст течь. Наша будущая встреча стала за эти несколько часов целью моей жизни.

Максима я нашел на вокзале Ватерлоо. Он был зол как собака. На три минуты опоздал на предыдущий Евростар, а я подоспел как раз к следующему.

— Если ты виделся с Полиной без меня, я тебя убью.

— А что, похоже?

Он не стал настаивать. Даже не попытавшись на сей раз опустошить битком набитый вагон, сел напротив меня и продолжил муссировать все ту же тему. Я отгородился от него, погрузившись в свою рукопись, и только машинально кивал, когда он призывал меня в свидетели. — Ладно, какие тут могут быть возможности, придется приспособиться. Во всяком случае, присоединиться. И тебе тоже. Это последний шанс, который у нас остался. Вот план: мы с тобой тоже женимся, обзаводимся детишками, а когда ей обрыднет ее бином, разведем ее по-быстрому, я куплю остров в Бретани, и мы объединим наши три семьи.

Я поднял голову от нового плана моего романа: — Остров. Тебе не хватило пяти лет на острове Ре?

— Вот то-то и оно, я заклинаю судьбу. Конвертирую, так сказать. Это и есть секрет жизни: построить счастье из того, чего хлебнул худшего. Поверь, в этом и была единственная ошибка Альфреда Дрейфуса. Как и у меня, когда его реабилитировали, у него были возможности шантажировать всех тех, кто отправил его на каторгу, зная, что он невиновен. Так нет же.

Он принял награду на том самом месте, где его разжаловали двенадцатью годами раньше, и сказал спасибо, как будто ничего и не было.

Вместо того чтобы кончить как безобидный пенсионер, помалкивая в тряпочку, он мог бы заставить раскошелиться армию и правительство — ради правого дела. Скажешь, нет? Вытрясти из них субсидии на какой-нибудь там фонд против антисемитизма и судебных ошибок, что-то в этом роде… Я вот выколачиваю из них на бесплатные столовые, спорт для инвалидов, Альцгеймера, эпилепсию, ремонт тюрем…

— Слушай, Максим, ты реагируй, как хочешь, а я это делаю в письменной форме.

— Вот именно! Мы не имеем права обмишулиться. Это капитально, то, что ты сейчас кропаешь, Фарриоль, это книга твоей жизни! И речи быть не может, чтобы ее потолок был девятьсот четыре экземпляра, как у предыдущей, — я наводил справки. Теперь надо, чтобы о тебе узнали еще до того, как она выйдет. Роман — это же как избирательная кампания. Если сидишь сложа руки перед урной — ты труп. А сделать себе имя сегодня пара пустяков, поверь мне, на это есть телевидение. И эффектная лав-стори, которая откроет тебе глянцевые страницы.

Я молчал — пусть сотрясает воздух. Он склонился над своим мобильником, отправляя сообщения, и я продолжил перестраивать интригу.

Когда экспресс выехал из туннеля под Ла-Маншем, я проснулся. Максим сидел, уткнувшись в мою рукопись. Я разозлился и вырвал у него листки:

— Я же тебе сказал, не надо читать, это еще черновик!

— Не волнуйся, я разбираю одно слово из трех. Почему ты назвал меня Фредом?

— Чтобы защитить твою частную жизнь. И по этой же причине заменил Сен-Мартен-де-Ре тюрьмой Бометт.

— Я терпеть не могу сокращений. Те, кто называл меня Максом, уже не смогут этим похвалиться. Шучу, шучу. Но ты бы лучше писал «Фредерик». Ты уже отрезал мне конец на фотке, не кастрируй еще и имя.

Я объяснил, что это сокращение для внутреннего пользования, чтобы писалось быстрее. Он принял к сведению, не преминув заметить, что и Полину надо называть Мелани, а не Мел.

— Ты оставишь меня в покое?

— А я что, это в твоих же интересах. Кстати, имей в виду, что Бометт — это пенитенциарный центр, а не тюрьма для долгих сроков. Неправдоподобно у тебя получается.