Тысяча вторая ночь - Франк Геллер

- Нет, старый хрыч пустыни, еще погоди!

Наконец верблюд преодолел свое отвращение к узкой тропе. Снова Филипп уселся в седле. Приблизительно час они ехали молча. Все тот же кристаллический ковер лежал по сторонам змеевидной тропинки. Солнце дробилось мириадами крошечных граней, так что глазам было больно смотреть. Воздух был раскален. Испаряющаяся соль обжигала ноздри и горло. Филипп вынул из подсумка тыквообразную бутылку, отпил и передал ее своему спутнику. Марабу отказался, упрямо покачав головой.

- Пей, старый друг, и не смущайся. Ничего, что ты покушаешься на мою собственность. Вода не то, что хлеб и соль.

Марабу молчал.

- Болтливость тебя, во всяком случае, не погубит. Но я неисправимо любопытен и полагаю, что наступил час откровенности. Скажи мне, что представляет собой этот старый коврик?

Марабу через силу, с ненавистью зашевелил губами:

- Это мой молитвенный коврик, ты его украл.

- А до того, как я его украл, ты продал коврик моему другу, а затем стянул его у этого друга и еще у другого.

- Ты лжешь! Джинн коврика вернул мне его обратно, потому что коврик был присвоен неправильным путем.

- Окруженный этим ландшафтом, я готов поверить в джинна. Значит, у твоего молитвенного коврика, законно перешедшего ко мне, есть подчиненный ему джинн? Не так ли?

Марабу молчал.

- Молчание твое истолковываю положительно. Джинн исполняет желания хозяина коврика, не правда ли?

Лицо марабу просияло радостным ожиданием.

- Не беспокойся, я не стану его утруждать. Я помню из "Тысячи и одной ночи", что господа джинны исполняют желания очень странным образом. Пожелаешь птицу - и получишь птицу Рух. Пожелаешь немного огня - и получишь костер у себя в доме. До последней крайности ни о чем не буду просить твоего джинна. С желаниями буду обращаться к тебе. Ты будешь духом коврика, пока я им обладаю. Что скажешь о моем плане? Чем он плох?

Лицо марабу исказилось коварной гримасой.

- Плохо ли, хорошо ли я задумал, но будет по-моему. А сейчас я задам тебе последний задушевный вопрос. Есть ли у коврика прошлое?

Тем же ненавидящим голосом марабу ответил:

- Это мой молитвенный коврик, ты его украл.

- Но чем был он раньше?

- Откуда я могу знать? Ковер как ковер.

- Вот как? Значит, у всех африканских ковриков на побегушках служат джинны! Не скрывай, говори, что знаешь! Лицо марабу вспыхнуло под красное дерево:

- Я ничего не знаю!

Филипп заслонил рукой глаза, вглядываясь в дорогу. Казалось, что немного поодаль нестерпимое отраженное мерцание кристаллической скатерти ослабевает. Он поглядел на часы и заглянул в бумаги, с которыми уже справлялся. Удовлетворенный, он тряхнул головой. Затем он снова обратился к марабу:

- Я прочел в одном старом - как бы лучше выразиться - документе о коврике, похожем на твой. По словам бумаги, и к нему был приставлен джинн. Но это был многовековой коврик, древний, как эта дорога, нет, как римская военная дорога. Слышал ты что-нибудь подобное?

- Нет.

- Однако мой документ сообщает подробности. Он утверждает, что двоюродный брат твоего ковра столетиями оставался в одной семье - в семье из оазиса Тозера, где его берегли как фамильную драгоценность. Слышал ли ты что-нибудь подобное?

- Нет.

- Однако документ еще более сведущ. Он утверждает, что коврик был выкраден двумя слугами с большинством семейных сокровищ. Спасаясь от погони, воры бежали через Соляное озеро. Но в Соляном озере случилась катастрофа, и сокровище там осталось. Воры спаслись напрямик, через озеро, потеряв клад, но сохранив коврик. Когда они выбрались наконец живыми из проклятого озера, один из товарищей украл у друг его коврик - единственный трофей их совместного подвига. Он стащил коврик и удрал. Слышал ты что-нибудь подобное?

- Нет.

- Остается упомянуть еще об одном утверждении документа. Вор, у которого был украден ковер, составил план, или карту, Соляного озера и вычертил на ней тропинку. Много лет спустя, рискуя быть схваченным и опознанным, он вернулся за своим кладом. Он потерпел неудачу и сам говорит о причине своей неудачи: "Чертово озеро собьет кого угодно с толку, и без плана клада не найти; это озеро кишит демонами, алчными и охраняющими свое добро, и без помощи коврика и приставленного к нему духа никто не отыщет клада. И пока не придет человек с планом и ковриком, клад будет не разыскан. Но что касается коврика, я слышал, что обокравший меня человек завещал его племяннику, который был святым (по мнению этих проклятых язычников) человеком. Я искал его напрасно, и, видно, мне не суждено найти клад. Но тот, кто захочет найти клад, прежде чем отправиться с планом на поиски сокровищ, должен найти и украсть ковер". - Слышал ты что-нибудь подобное?

- Никогда, - сказал марабу с интонацией человека, отвечающего на ребяческий лепет или бред сумасшедшего.

Филипп кивнул утвердительно:

- Так я и думал! Это было бы слишком странным совпадением. Но мы уже почти достигли первого этапа нашей поездки.

Именно здесь кончился предательский кристаллический покров и обнажилось ядро Соляного озера. Центр Чертова Купанья представлялся твердым соляным массивом с протяжением на десятки квадратных миль. В отличие от тропинки он был совершенно безопасен. Искатели приключений и люди, имевшие основания торопиться, предпочитали во все времена многодневному обходу Соляного озера кратчайший путь и протоптали дорожку по соленому илу и дальше через мощный соляной массив. Вначале, у краев соляного болота, глыба не совсем прочна. Она изрезана каналами на островки и полуострова, так что похожа на полярный ландшафт Марса.

Тропинка, которой шли Филипп и марабу, вилась по краю соляного массива, а затем выпрямлялась на юго-восток. По сторонам ее зияла пустота, а воздух над ней переливался, раскаленный, как дыхание геенны. Но, оглянувшись на пройденный путь, они увидели между собой и сушей вспененные голубые волны.

Филипп слегка вздрогнул. Этот ландшафт не для белых людей. Вообще, этот ландшафт не для живых людей. Это прародина мертвых. Это - Аид, опустошенный солнцем Аид! Но, перебравшись через вонючий Стикс, Филипп желал обследовать также Аид. Снова он справился с компасом и документом и погнал верблюда в том же направлении дальше.

Но теперь верблюды их покачивались на твердой земле. То была, однако, своеобразнейшая суша. Почва состояла из бесчисленных соляных гребешков, крепко сбитых, как камни мостовой. Иногда они расступались вокруг провала с прозрачной мерцающей водой, настоящей водой, более соленой, чем воды Мертвого моря, и на первый взгляд бездонной. Но тропинка шла дальше. Через три с лишком километра напоминавшие лед соляные гребешки прекратились. Соляная поверхность вокруг тропинки походила теперь не на ледяное поле, а на зыбучую равнину с утихающей рябью волн.

- А ну-ка, посмотрим, что сказано в писании, - произнес Филипп, заглянув в бумагу. - "Из страха погони мы заблудились. Там, где волны смягчаются, мы сбились с пути в направлении молитвы язычников". Прекрасное выражение: "В направлении молитвы язычников"! Эй ты, старый хрыч пустыни, скажи, где Мекка?

Марабу вопросил небо и молча указал на восток.

- Хорошо. Вот, значит, направление. Место, где улеглись волны, судя по ландшафту, очевидно, здесь. Сколько нам еще идти? Писание говорит: "Три тысячи шагов отъехали мы от места, где стоят пять бочек с негодной к употреблению мукой; затем..." - но сначала найдем бочки.

Он свернул с тропинки на соляной массив.

Они подошли вплотную к кристаллической скатерти.

Вдруг Филипп остановил верблюда и подпрыгнул в седле.

Внимание его привлек странный блестящий предмет в нескольких шагах; какой-то памятник, какая-то медная скульптура... Нечто более прочное или столь же прочное, как медь, потому что сохранилось и не рассыпалось через двести лет.

Откуда этот предмет? Почему он не истлел, не рассыпался? Игра природы - было ответом на первый вопрос; сухость воздуха - на второй.

Одно было несомненно: стоявший или, вернее, лежавший перед Филиппом на земле памятник разъяснял еще одно темное место в документе и делал ненужными дальнейшие кропотливые размышления о тонкостях немецкого языка. Лишний кирпич прибавился к логическому зданию, возведенному Филиппом в этот день. Ибо в нескольких шагах, не доходя полных указанных в документе трех тысяч шагов от места, где стояли бочки с негодной к употреблению мукой, точнее, в двух тысячах девятистах восьмидесяти шагах лежала на спине собака, сверкавшая как бриллиант под яростным солнцем пустыни. Да, обыкновенная собака с четырьмя лапами, с длинным хвостом и смиренной, отнюдь не породистой мордой, но собака, мумифицированная солью, как жена Лота: соляная статуя собаки, с сохранившимся позвоночником и клочьями облезлой шерсти под тончайшим панцирем соли. Глазные впадины ее лишены были зрачков, но излучали ослепительный блеск соляных кристаллов, отчего собачьи глаза приобрели надменное и дерзкое выражение, вряд ли свойственное собаке при жизни. Световая игра кристалликов соли почти оживляла собаку. Казалось, она легла на спину, потому что ее беспокоили блохи, и вот-вот вскочит с хриплым лаем и соберет свору призрачных собак.