Экипаж. Команда - Андрей Константинов

– И это действительно подлинные телеграммы? – восхитился Козырев.

– Историческими мистификациями не занимаюсь, – гордо произнесла Михалева и, потрепав Пашу по волосам, заговорщицки спросила: – Ну что, Павел Александрович, посеяла я в вашу душу зерна сомнений?

– Посеяли, – признался Козырев.

– Вот и хорошо. А теперь идите-ка спать, господин офицер, а заодно проверьте, как там ваш боевой товарищ. Вдруг ему необходимо очередное внехирургическое вмешательство?

Ладонин приехал в офис в половине одиннадцатого. Он поднялся в свой кабинет, первым делом сменил легкомысленную футболку с Масяней на накрахмаленную рубашку, повертел в руке галстук и после некоторых колебаний решил, что по случаю жары сегодня сойдет и так. После всех этих нехитрых манипуляций он опустился в большое кожаное кресло и вызвал к себе секретаршу.

– Доброе утро, Игорь Михайлович.

– Здравствуй, Лена. Запиши: к одиннадцати часам должен подойти человек по фамилии Нестеров. Предупреди охрану, что документы у него проверять не надо, пусть сразу ведут ко мне. После того, как он придет, меня нет. Ни для кого! Это понятно?

– Понятно. А если… Если позвонит Анатолий Борисович? Сегодня ведь крайний срок…

Ладонин в задумчивости постучал пальцами по столу и решительно сказал: «Пусть ждет». И, заметив, как удивленно вскинула брови Леночка, добавил: «Ничего страшного. Пусть ждет – я больше ждал».

– И еще, Леночка. Принеси, пожалуйста, бутылку водки, минералку и сделай каких-нибудь бутербродов.

– Сколько стаканов?

На этот раз пришла очередь удивляться Ладонину:

– Ну, конечно же два. Лена, ты меня удивляешь. Неужели ты готова поверить в то, что ваш начальник способен в половине одиннадцатого утра, по такой жаре, в одиночку, глушить водку?…

Через несколько минут распоряжение Ладонина было исполнено. Оставшись в кабинете один, Игорь Михайлович профессиональным движением скрутил пробку «Гжелки», плеснул себе грамм сто пятьдесят и выпил, не закусывая. Затем он подошел к окну, раздвинул бархатные шторы, всмотрелся в перспективу, где за окном несла свои воды Нева. Впрочем, не такие уж и свои – Ладожские воды…

Ладога… Когда незадолго до гибели брат рассказал Игорю о том, как он ловко упрятал их с Гурьевым на Север, Ладонин-младший очень сильно обиделся. Несколько недель со старшим не разговаривал и даже подумывал уйти от него и начать собственный бизнес. Много позднее, когда Ладоги уже не стало, Игорь наконец понял, что брат тогда спас его и Антона Гурьева и от вероятной тюрьмы, и от возможной смерти. От такой смерти, какую Ладога нашел сам, заплатив своей яркой, хотя и непутевой жизнью за нынешнее благополучие, в котором жили теперь его мать и младший брат.

В 1992 году Ладонин и Гурьев окончили школу, и многие учителя тогда, помнится, перекрестились. Антон и Игорь не были дураками, просто они категорически не желали учиться. Перед выпускным экзаменом по физике они подошли к преподавателю и доброжелательно заявили, что если им поставят по тройке, то они немедленно и навсегда исчезнут. А если нет, то на экзамене они будут вынуждены отвечать, а в этом случае даже и «кол» станет преувеличенной оценкой их знаний – а кому это надо?! Физичка настолько оторопела от подобной наглости, что уступила. Впоследствии такая же штука была проделана с химичкой и англичанкой.

Вот так со здорова «ты бык – а я корова» они получили аттестат и (кто бы мог подумать?) выяснили, что никто не собирается платить за них взятки ни в какие вузы. А без этого нема дураков их туда принимать. А на глупых от природы найдутся специально обученные в военкомате, которые с удовольствием примут их в иной университет жизни. С этим опасением, имеющим под собой реальную основу, они побежали к Ладоге. А он уже ждал этого, а до того, как ждать, крепко подумал. Ладога не походил на бандитов эпохи новой экономической революции. Он не был спортсменом, не был стремящимся к воровским традициям. Он был собой и более всего походил на гангстера. Но тем не менее занимался тем же, чем и все – обкладывал данью, брал под защиту, решал вопросы. К нему прибились дзюдоисты из клуба, что на проспекте Кима, под ним стал ходить Кузя со своей коммерческой хваткой. С ним рядом было и несколько засиженных, которые могли при необходимости на стрелках нажать на «блатную педаль». Так что Ладога не бедствовал и хотя давно состоял уже на иных учетах, еще ни разу не был задержан.

Между тем времена начинали пахнуть бертолетом: от рукопашных единоборств братва переходила к отстрелам, и Ладога почувствовал, что очень скоро начнется серьезная пальба. Он-то свой путь выбрал давно, так что теперь «на войне как на войне», но вот братишка… А тот всегда был на подхвате, а с ним еще и неразлучный Антоха Гурьев. В принципе, ничего особенного они не делали – где шашлыки посторожат, где помогут Кузе «кур мороженых разгрузить», где дверь кому-нибудь сожгут. Однако уже после экзаменов Ладога вдруг случайно услышал от Игоря: «… Прикинь, подходит пеликаньей походкой – целится мне в харю своим туканьим клювом и всей своей хавеллой изображает душевное волнение…» Неважно почему и в отношении кого это было сказано. И дело не в том, что с явным перебором в метафорах. А просто Ладога вдруг понял: еще немного, и брат тоже будет руководствоваться в жизни принципом – «на войне как на войне». И еще представил Ладога: один в могиле, а второй в тюряге. Представил мать, которую он обожал и… аж комок к горлу подступил! И тогда Ладога решил: «Вот уж хрен! Бери все на себя – за группу больше дают!»

А тут, для полноты впечатлений, прибавилось еще одно: Гурьев где-то надыбал гранату РГД и принес Ладоге.

– Зачем? – равнодушно спросил Ладога, хотя знал зачем, и что не помешает.

– Пусть будет, – объяснил десятиклассник Антон Гурьев.

«И этого туда же, – подумал тогда Ладога. – Как в „Джентльменах удачи“: чем больше сдадим – тем меньше дадут!». С этого момента он говорил двум друзьям-закадыкам, что решает проблему, и постоянно нагонял «цену»: мол, по жизни мне будете должны! А сам нашел язык с помощником военкома, да еще и отблагодарил. Офицер очен-но удивлялся – ведь обычно наоборот бывает! И он так живо стал отрабатывать свои деньги, что в самом скором времени оба приятеля в одно утро были сняты с адресов и под конвоем препровождены в Северный флот на три года. Эта мысль пришла в голову Ладоге уже напоследок: служить – так на всю катушку. Ребятам же Ладога объяснил сей «конфуз» так: «Пацаны, мусора мстят! Ничего – вернетесь – все будет правильно! Держитесь друг дружки – это на всю жизнь память!»

Черные ленты – на них якоря!.. В отстойнике на призывном пункте Антон и Игорь с горя достали шесть бутылок дешевого вермута, что в просторечие звался «Верою Михайловной» и упились так, что через много лет от одного запаха дорогого «Мартини» обоих воротило. На следующее утро товарищ, отвечающий за призыв, встретил их следующими словами: «Какого цвета наш флаг, призывники?! Красного! А что такое красный цвет?! А это кровь, которую вы еще не пролили!» Впрочем, в учебке двум молодым матросам-карасям мичман сказал уже совсем иное: «Что, касатики, кручинитесь? Вы на Северном флоте, а у него одна дорога – славная!» И добавил: «Веселитесь! Не горюй, Антоха – заживем неплохо! Игореша, жуй опилки – ты директор лесопилки!»

И действительно, служить с мичманом было весело. Многое там было, многое запомнилось на всю жизнь. Одно слово – флот. Попали они в страну летающих собак, то есть в поселок Гремиха, что на острове. Ветры там были уж точно не сухопутные. Поначалу несли «собачьи» – ночные вахты, где ночью не поспишь и днем не выспишься. Впоследствии на гражданке оба частенько приговаривали: спать хочется, а Родину жалко. А первая речь начальника БЧ, помнится, тогда была следующей: «Поднимите руки, кто имеет спортивные разряды, умеет петь, рисовать, чертить. А теперь запомните: если заместитель (замполит) узнает об этом – я вам эти руки оборву»…

Погруженный в свои воспоминания Ладонин, не заметил, как в кабинет вошла секретарша:

– Игорь Михайлович, Нестеров здесь.

– Да-да, пусть заходит, – он задернул штору и быстрым шагом прошел к своему креслу.

После вчерашнего Нестеров выглядел довольно помято, поэтому к предложению Ладонина «перекусить» отнесся благосклонно. Они еще раз помянули Антона, съели по бутерброду с икрой, после чего приступили к делу. Времени было не так много – через пару часов смена Нестерова должна была заступать на работу. Александр Сергеевич подробно рассказал Ладонину о последнем дне Гурьева, умолчав лишь о некоторых специфических приемах работы наружки, а также о том, что связь из «Магриба» была человеком заказчика. Игорь Михайлович слушал внимательно, не перебивая, некоторое оживление на его лице произошло лишь тогда, когда Нестеров упомянул кличку Ташкент. В этом месте он прервал бригадира, уточнил полное имя объекта и пометил его себе в записной книжке. После того, как Нестеров закончил свой рассказ, Ладонин плеснул в стаканы еще по чуть-чуть. Выпили не чокаясь, помолчали.