Амалия - Сюльви Кекконен

— Не надо бояться, и не надо быть мнительной, — отвечает Амалия и сама пугается того, как глухо звучит ее голос.

Легко советовать другому, трудно убедить самое себя. Она поправляет подушку Кертту и бережно откидывает ей за ухо упавший на глаза локон. Узкое лицо Кертту выглядит утомленным, и глаза окружены морщинками. Темные шелковистые волосы сохранили еще свой цвет, хотя уже не блестят, как прежде. Хрупкость во всем облике Кертту по-прежнему трогает Амалию.

Вечерами Антти обычно заходит в Ээвала. Он приносит молоко и все, что просила накануне мать. Он подробно рассказывает, как за день подвинулись работы на полях Ийккала. Амалия слушает, объясняет, делает замечания. Ведь парень так долго отсутствовал, что не очень хорошо разбирается в севообороте. Маркку с нетерпением ждет конца беседы, после чего он получает Антти в свое полное распоряжение. Двоюродные братья вдвоем уходят на берег, там Антти обучает Маркку бросать камни в воду. Маркку испускает радостный крик, когда брошенный им плоский камень далеко бежит по воде, подпрыгивая несколько раз.

Однажды вечером, когда Кертту уже чувствовала себя хорошо, Антти что-то долго не приходил. Тогда Амалия, взяв Маркку с собой и захватив бидончик для молока, пошла в Ийккала. Открыв дверь, Амалия остолбенела: она не могла узнать своей избы. Длинный стол перенесен от окон к стене, рядом с входной дверью. Напротив, на месте старого деревянного дивана, теперь поблескивает лаком светлый стол, а по обеим сторонам его красуются большие мягкие кресла. Куда-то убраны старая качалка и табуретка, стоявшая возле печки. На месте узорчатого черного с красным коврика повешена светлая картина, изображающая цветы. Коврик Амалии и Таави, который они когда-то вместе повесили между окнами...

Амалия смотрит на сына и на невестку, рассевшихся в красных пружинных креслах. Загорелое лицо Антти кажется глиняным на фоне яркой, с желтоватым солнечным отливом, красной обивки. Теперь и Сийри не выглядит горожанкой. Грязный передник и растрепанные волосы вовсе не вяжутся с господской обстановкой.

— Куда, куда вы дели из избы кровать, качалку?! — спрашивает Амалия. Сколько же времени она стояла, раскрыв рот, осматривая свою избу?..

Сийри показывает рукой в сторону маленькой комнаты. Амалия делает несколько шагов и заглядывает в дверь. Действительно, в ее комнате стоят все изгнанники. Их оказывается гораздо больше, чем Амалия успела заметить с первого взгляда. Тут и маслобойка со столиком, и снятая со стены подставка сепаратора. Правда, маслобойка и сепаратор теперь как будто и не нужны, поскольку ежедневно после утренней дойки приезжает машина, которая собирает молоко и отвозит на приемный пункт. Амалия и сама собиралась убрать маслобойку и сепаратор, но потом решила их не трогать. Ведь они стояли здесь с самого начала — с тех пор, как построен дом, стояли за печью, их и не видно было, когда входишь в избу. Ведь было так, что однажды зимой молочная машина не приехала. Тогда Амалия сняла молоко через свой старый сепаратор, сбила масло и приготовила яичный сыр. Амалия вспоминает большой сыроваренный котел Ээвала и отцовские самодельные формочки. Вот он на полу, старый котел, а в нем и формы! Видно, они помешали Сийри даже там, на печи.

Амалия осматривает груду вещей на полу. Кажется, что это скарб, спасенный от пожара: все свалено как попало. Сийри выходит в сени, где Амалия оставила бидончик для молока, затем возвращается в избу и жалуется:

— Сегодня мы опоздали с вечерними работами. Наконец-то прибыли вещи. Надо было распаковать их и расставить.

Амалия хочет что-то сказать, но не находит слов. Пока Сийри ходила за молоком, Маркку забирается на красное кресло. Заметив мальчика в кресле, Амалия говорит:

— Вставай, Маркку, пойдем домой. Мама ждет нас, скоро станет темно.

Маркку обращается к Антти:

— А может, мы сбегаем на берег, поищем плоские и круглые камни?

— Не найдешь, уже темнеет, — отвечает Антти.

Со вздохом слезает Маркку с кресла и отправляется понуро за Амалией. Даже мальчонка притих в обществе взрослых, у которых нет ни улыбки на лице, ни желания что-нибудь сказать друг другу.

Молча идут Амалия и Маркку по дороге в Ээвала. Амалия все думает, думает, так что в висках у нее стучит и морщины резче проступают на лице. Ей больно. На полу в комнате валяется даже маленький медный кофейник! Тот самый кофейник, который когда-то попался в руки трехлетнему Антти, — мальчишка таскал его по двору и совершенно изуродовал, но потом цыган Роопе его починил, выправил вмятины и запаял. Кофейник был сделан из старинных медных монет давно-давно, по заказу матери.

А черно-красный коврик, висевший на стене избы, оставался еще от приданого матери! Амалия считала его украшением избы. Отец радовался, как ребенок, когда мать хвалила его формочки для сыра. Амалия понимает, что все эти предметы ничего не значат для Сийри, а теперь и для Антти вряд ли что-нибудь значат. Но несмотря на свои попытки все понять и успокоиться, Амалия начинает чувствовать, что и сама-то она здесь больше не нужна.

22

Пааво приехал в Ээвала в конце своих каникул. Начало лета он провел в научных поездках по Италии и Швейцарии. Потом заехал к дочери в Париж. Эльви через знакомых получила в конце зимы место горничной в одном французском буржуазном семействе. Она живет там в низенькой мансарде, делает все, что требуется по хозяйству, и учит французский язык.

Иногда Пааво ходит на поля и берет с собой Маркку — косит понемногу или убирает хлеб. Но это, видимо, не доставляет ему прежнего удовольствия. Больше всего он любит теперь грести, ловить рыбу спиннингом в полдень или вечером. И хотя рыба неохотно клюет на блестящий металл, но Маркку не устает работать катушкой спиннинга. Отец потихоньку гребет и с улыбкой наблюдает за мальчиком, увлеченным ловлей. Иногда они вместе удят у далекого скалистого островка, где сам Пааво, бывало, в мальчишеские годы ловил горбатых окуней. Улов бывает неважный, но Маркку всегда с удовольствием приносит нанизанные на прутик рыбешки, чтобы Кертту и Амалия полюбовались на них. Иногда и Кертту отправляется на озеро. Во время рыбной ловли никогда не разговаривают, а только следят за водой и объясняются жестами, как немые. Все находящиеся в лодке делаются необычайно чуткими друг к другу и к рыбам.

Однажды, когда лодка с семьей Пааво только что скрылась из виду, во двор Ээвала, оглядываясь по сторонам, зашел Антти. Он увидел мать на берегу. Густой пар поднимается над котлом, в котором кипит белье. Амалия со страстью трет какую-то рубаху в корыте на высоких ножках. Хмуря брови, сын подходит ближе. И, недовольно скривив рот, он смотрит на красные жилистые руки матери, которые торчат из закатанных рукавов. Амалия не слышит шагов сына, но внезапно чувствует на себе его взгляд.

Быстро оглянувшись, она распрямляется и стирает с рук мыльную пену.

— Что случилось, отчего ты разгуливаешь в рабочее время?

— Ах, что случилось! Ты, мама, делаешь вид, будто для тебя работа — это все. А в то же время науськиваешь Кертту, чтобы она облаяла Сийри,

Амалия чувствует, будто ее облили чем-то холодным-холодным и тяжелым, как свинец. Наверно, никакая сила не могла бы теперь сдвинуть ее с места. Только ноздри ее вздрагивают, как у пугливой лошади. Когда Амалия начинает говорить, голос ее звучит строго:

— Будь добр, объясни. Ты говоришь грубые слова, человека не науськивают. Кертту я знаю с той поры, когда тебя еще на свете не было. И я никогда не слышала, чтобы она кого-нибудь облаяла.

Антти стоит на камне у самой воды. Амалия смотрит прямо в глаза сыну. Антти становится не по себе, он переминается с ноги на ногу. Амалия смотрит пристально и спокойно. Антти встряхивает головой, как когда-то его отец, и потом отводит глаза в сторону. Только теперь Амалия понимает, что раньше никогда и никто из близких не говорил с ней таким тоном. Правда, Таави частенько ворчал и говорил ей наперекор, бахвалясь своим низким званием перед Амалией Ээвала. Но это уже другое. Сын упорнее и тверже отца. Он красивее — чернобровый, с большими глазами. Вот он стоит перед матерью, этот любимый, желанный, единственный сын ее, а за его спиной — далеко, на другом берегу озера — виднеются синие леса Амалии.

Она снова просит сына объясниться. И он не заставляет себя ждать. Амалия, видите ли, ненавидит Сийри и клевещет на нее, называя вздорной и бездельницей. В присутствии невестки всегда демонстративно молчит. Не похвалит пищу, приготовленную невесткой, слова не скажет об ее расторопности. Подговорила Кертту осыпать Сийри оскорблениями за то, что та обставила избу по-своему. Сын говорит это задыхаясь и все время бьет носком сапога по камню.

И вдруг Амалия чувствует себя совершенно посторонней и чужой. Она говорит:

— Я не успела еще узнать твою жену настолько, чтобы можно было сказать, какая она. О тебе же я действительно говорила дяде Пааво, и, вероятно, Кертту могла это слышать; я говорила, что для тебя школа дядюшки Ээверта была, пожалуй, не самой лучшей школой.