Открытая дверь - Вера Александровна Колочкова

Лева посмотрел на нее так твердо, так искренне, что она ему почти поверила. Хотя и понимала, что верить нельзя. Но если не хочет, то пусть не говорит, его право… Да и не время сейчас выяснять, есть у него другая женщина или нет. Даже мысли в ту сторону не идут, потому что они другим заняты – как она Вике все скажет? А сказать надо, пока Лева сам этого не сделал…

* * *

– У тебя такое загадочное лицо, мам! О чем ты хочешь со мной поговорить? Опять о том, чтобы я про Юру забыла? Или о том, что терпеть измену мужа – это правильно, это так надо?

– Нет, Вика. И не нападай на меня сейчас, пожалуйста, потому что… Мне очень трудно. Говорить на эту тему трудно… Я должна тебе все объяснить. И должна с самого начала все рассказать…

– Опять загадками говоришь, мам! Прямо как в романе каком. Скажи еще, что про тайну моего рождения рассказать хочешь!

– Да, доченька. Именно так. Про тайну.

– Ой… Только не говори, что вы меня с папой из детдома взяли! Что я вам не родная дочь! Умоляю тебя, мамочка, не надо!

Вика ерничала, конечно. Складывала на груди руки, трагически закатывала глаза. Ирина вздохнула тяжело, замолчала, – ну как ей все рассказать? Как рассказать про то, как ее в общежитие из роддома не пустили, как брела по улице, как сидела на скамье в скверике под дождем… И как рассказать, что бабушка, мать Викиного родного отца по имени Анна Николаевна, на порог ее не пустила? Просто покормить ребенка не пустила. Как все это рассказать, как?

Она сглотнула тяжелый слезный комок, который тут же подступил к горлу, когда притронулась мысленно к этим горьким воспоминаниям, и подумала вдруг – может, это они только для нее такие уж горькие? Может, Лева в чем-то прав, называя ее мазохисткой? Может, для Вики все эти материнские горечи и вовсе не имеют никакого значения? Не зря ведь говорят, что каждый думает, будто уж его-то горестное воспоминание горше всех других…

– Мам… Ну что ты замолчала? Рассказывай… Даже интересно стало, что у нас там за тайны мадридского двора!

Снова глянула на дочь, улыбнулась, чтоб не расплакаться. Да и выражение лица у Вики было уже вполне участливое. И проговорила тихо:

– Только я издалека начну, ладно? С того дня, когда ты еще не родилась. Когда я твоего родного отца встретила… Нет, не родного, а биологического, так правильнее будет.

– Кого? Кого ты встретила, не поняла? Ты хочешь сказать, что мой папа… Что он мне не родной, что ли?

– Да, не родной. То есть… Он для тебя роднее всех родных, конечно, но… И я бы тебе никогда об этом не рассказала, если бы не крайние обстоятельства…

– Какие обстоятельства, мам?

– Ты помнишь, к нам недавно мужчина с женщиной приходили? Я тебя тогда чуть не силой в дверь вытолкнула, чтобы ты наших разговоров не слышала. Помнишь?

– Ну, допустим… И что?

– Это были твои родные бабушка с дедушкой. Анна Николаевна и Павел Георгиевич Морозовы. А теперь слушай и постарайся понять, почему я от тебя это родство скрыла. Постарайся меня понять… Мою боль понять…

Она начала рассказывать. Вика слушала очень внимательно, опустив глаза. Лишь изредка их поднимала и смотрела на мать, будто пыталась убедиться, что та говорит правду. А Ирина до конца рассказа не была уверена, надо ли вываливать на дочь всю правду или нужно как-то пригладить ее… Или, черт возьми, все-таки Лева прав, тысячу раз прав! Забыть бы надо все то, что с ней было тогда. И сейчас тоже… Не драматизировать. Переступить через боль…

Да, так было бы лучше, наверное. Да только все равно бы ничего у нее не получилось. Если б этой боли можно было приказать – уймись, изыди! Не слушает она никаких приказов, только еще больше распаляется, давит на сердце, гонит слезы к глазам. Никак их не остановишь…

– Мам, не плачь, ты чего… – услышала она голос дочери. И сочувствующие нотки в нем услышала, улыбнулась сквозь слезы. Конечно, Вика должна была ее понять, дочь она ей или кто? Зря даже сомневалась…

– Мам, я не знаю, что тебе сказать сейчас… Мне как-то трудно все это принять, понимаешь? Что мой папа – вовсе не мой папа…

– Ну что ты, Викусь, что ты! Он любит тебя как родную! Он всегда относился к тебе как к родной! Он… Он даже предложение мне делал, держа тебя на руках, а ты его описала…

– Ты его вроде как защищаешь сейчас, мам… Значит, вы не разводитесь?

– Нет… Нет, но… Как бы тебе это объяснить, чтобы ты поняла… В общем, он хочет, чтобы ты… Чтобы ты начала общаться с бабушкой и дедушкой, родителями твоего биологического отца. Они очень этого хотят. И Лева хочет…

– А ты, значит, не хочешь, да? Правильно я понимаю?

– Да, я не хочу. И не то чтобы не хочу… Не могу просто. Не могу забыть, как они тогда со мной обошлись. И с тобой тоже… Ничего с собой не могу поделать! Лева говорит, я должна их простить, а я знаю, что не смогу. У меня от его требований только еще больше обида растет… Понимаешь?

– Понимаю, мам. Наверное, нельзя требовать от человека того, чего он не в силах сделать. И не в силах простить. А зачем папе надо, чтобы я непременно с ними общалась?

Ирина глянула на дочь озадаченно, не зная, что и ответить. Не скажешь же ей истинную причину Левиных требований. Не скажешь, что в обмен на это общение Павел Георгиевич Морозов обещал ему финансирование для научной темы…

Впрочем, Вика и не стала ждать ответа на вопрос. Рубанула ладонью воздух, произнесла решительно:

– Не буду я с ними общаться, мам, не буду! Если они сделали тебе больно, то и мне от них ничего не надо! И папе я так же скажу! Если тебе больно, если ты не можешь забыть… Почему я должна поступать по-другому? Я на твоей стороне, потому что… Потому что ты моя мама, вот и все…

Они обнялись, поплакали вместе. Потом Вика отстранилась, проговорила тихо, не поднимая глаз:

– Я пойду к себе, мам… Мне надо одной побыть. Подумать обо всем, принять как-то…

– Конечно, иди. Я понимаю, доченька.

– А папа… Он скоро домой придет?

– Нет, не скоро. Звонил недавно, сказал, что на работе