Рожденные в раю - Ник Саган

– Ты сама знаешь, что верит.

– Тогда могу только сказать, что у него безудержное воображение, видно пострадала височная доля мозга. Если же он не верит, значит, при помощи религии пытается контролировать мальчиков. С моей точки зрения, второе лучше первого.

– Он верит, – отвечаю я, натягивая куртку и направляясь к выходу.

– Забавно, я думала, он умнее, – говорит она, провожая меня в вестибюль.

ХАДЖИ

Слишком много событий для одного дня. Даже если бы мои ноги были покрепче, я разбил бы экскурсию на несколько частей. Мы рассматривали фрески и позолоченные потолки, пышно украшенные голубые и зеленые с позолотой стены в стиле рококо, однако мне пришлось сдаться уже через двадцать минут. Мне бы так хотелось посмотреть Зеркальный зал, галерею красавиц, музей карет и саней, но – увы! – я не мог себе этого позволить. Томи любезно согласилась проводить меня в мою комнату.

– Здесь легко заблудиться, – говорит она. Мы садимся на обтянутый атласом позолоченный диванчик. Действительно, дворец куда больше, чем я мог себе представить.

Она опускает мою гирлянду из цветов в воду, я благодарю ее за заботу, но она только отмахивается от моих слов.

– Это сорняки, но для меня это не важно, – говорит она, – крестьяне называли их серполомами, ведь косить их серпом очень трудно.

Тупите стеблем вы серпы,За что не любят вас жнецы.

– Это не я сочинила, – заверяет Томи, – но где слышала, я не помню.

В прошлом году она разрешила мне почитать свой сборник стихов «Сила пауков». Ее произведения были прекрасными и удивительными, в них я нашел множество мелких наблюдений из нашей жизни, которых никогда раньше не замечал. Поскольку мне так понравился ее сборник, она посоветовала мне почитать Т. С. Элиота, особенно его «Бесплодную землю». Она считает, что именно это произведение вдохновило ее на написание стихов. Но, к сожалению, я очень мало что понял в этой поэме. Я говорю ей об этом, и она отвечает, что у нас будет много времени, чтобы обсудить ее.

– А ты знаешь, что Нимфенбург начинается там, где заканчивается «Бесплодная земля»?

– Как это?

– Сумасшедший король, – говорит она. – Он родился здесь, сумасшедший Людвиг, ну, не в этой комнате, конечно, – в этом дворце. В поэме Элиота говорится о его смерти.

Я вспоминаю, как читал что-то о короле, пребывающем в постоянной депрессии, который растратил все сокровища короны на постройку невиданно дорогого сказочного замка в Баварии. Все это я вспоминаю с трудом, а Томи оживляет эти образы, рассказывая мне о том, как его родители, когда он был еще ребенком, отобрали у него любимую черепашку, потому что боялись, что он к ней привяжется. В приступе ярости он пытался отрубить голову брату. Однажды он пригласил на ужин лошадь – поступок, достойный Калигулы, – хотя Людвиг и вполовину не был так жесток. С возрастом он все больше и больше любил одиночество, он прятался в подземном гроте и, сидя в лодке, читал стихи. По всей видимости, он страдал галлюцинациями. В конце концов, его признали сумасшедшим, и он сбежал из дворца.

– А как он умер?

– Он утонул, – отвечает Томи. – Утонул при загадочных обстоятельствах. Его тело нашли в озере Старнберг чуть южнее Нимфенбурга. С ним утонул и его доктор, который, как принято считать, пытался спасти короля, по крайней мере, это так выглядело. Однако только мертвые знают, что произошло на самом деле.

– Грустная история, – говорю я.

Она лишь пожимает плечами, стряхивая пушинку с блейзера, и поправляет полосатый плиссированный галстук.

– Он был набожным, – продолжает она, – но при этом был геем. Он никак не мог примирить эти стороны своей личности. Надеюсь, с тобой ничего подобного не произойдет, – добавляет она.

Я удивленно смотрю на нее. Что это она говорит?

– Извини, – говорит она. – Я тебя обидела?

– Ты меня смутила, – отвечаю я. – Я, безусловно, набожный. Но почему ты подозреваешь, что я гомосексуалист?

Она краснеет и закусывает губу.

– Просто в прошлом году, – объясняет она, – твой брат Нгози изо всех сил пытался меня поцеловать, а ты и не думаешь об этом. Когда я вернулась домой, сестры рассказывали, что твои старшие братья вели себя так же, как Нгози. Получается, ты не такой, как все.

– Если бы я надеялся, что ты ответишь на мою любовь, я бы попробовал тебя поцеловать. Но у меня нет на это никакой надежды, – говорю я.

– Звучит довольно дерзко, – отвечает Томи.

– Я не уверен, что ты готова.

– Похоже, ты пытаешься мной манипулировать, – упрекает она.

– Нет, – не соглашаюсь я, – послушай… Папа говорил, что вы, девушки, обладаете множеством достоинств, но в вашей природе отсутствует физическое влечение. Это верно?

– Возможно, у нас это происходит медленнее, – говорит она, плюхаясь рядом со мной на диванчик и отворачиваясь.

– В таком случае совершенно не важно, чего я хочу. С моей стороны было бы очень грубо причинить тебе какие-либо неудобства, как это сделал Нгози. Я прошу за него прощения.

– Пустяки, – говорит она. – До тех пор пока мы не сможем сделать возможным воспроизводство себе подобных путем сексуального влечения, все это лишено смысла. Так что я немного потеряю от того, что еще не готова. Но все равно мне интересно.

– Правда?

Она смотрит мне в глаза, придвигается ближе, она ждет. Я целую ее. Сладкий, медленный поцелуй не сводит меня с ума, но все же этого достаточно, чтобы почувствовать страстное желание, несмотря на абсурдную мысль, что тем самым я изменяю Пандоре. Кровь пульсирует по телу, я решаюсь обнять ее. Она откидывает голову, смотрит мне в глаза.

– Я не понимаю, – говорит она. – Прости.

Понятно, я свалял дурака: поверил, что и она получает от этого удовольствие.

– Не за что извиняться, – успокаиваю я ее. Она целует меня, на этот раз в щеку.

– Надеюсь, я не смутила тебя, – говорит она.

– «Смутила» – неподходящее слово, – заверяю я ее. – Это мой первый настоящий поцелуй, и я ни о чем не жалею. Возможно, когда придет время, мы сделаем это еще раз.

Она оставляет меня наедине с моими несбывшимися фантазиями. Нгози и Далила приходят навестить меня и приносят книги от Томи: биографию Людвига и еще один экземпляр знаменитой поэмы Т. С. Элиота. В последующие несколько недель я буду читать эти книги, и их содержание перемешается в моем сознании с воспоминанием о том поцелуе.

Время от времени я буду думать о Людвиге, о сумасшедшем Людвиге, об осужденном, утопленном, но не забытом Людвиге, который когда-то ходил по этим залам. Я буду думать о нем, и строчка из поэмы Элиота будет крутиться в голове, словно шепот: «Бойся смерти от воды».