Земные и небесные странствия поэта - Тимур Зульфикаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вначале стало слепо от частых бешеных тугих сыпучих знобких молний, а потом темно от ливня глиняного тяжкого длинного душного.
И стала тьма текучая глиняная и только молнии освещали тьму эту быструю колодезную.
И тут ливень глиняный тесный избыточный упал на колоколенку и умертвил огонь её.
И тут стала тьма.
Но были молнии блескучие и я увидел мать свою Анастасию в ливне и бросился к ней и она помогла мне в ливне темном залезть цепко подняться на одинокое спасительное дерево смоковницу и тут я встал в ветвях мокрых сразу раждающих плод минуя листья и завязи…
(…О Господи дай мне слова плоды такие прямые истинные без листьев слов украшающих!)
И тут в ливне глиняном я услышал слова матери моей:
— Отче! Возьми меня с собою…
Устала я тут…
И когда призовешь меня от трудов тягот земных к небесному упокоению?..
Когда Отче?..
Устала я от неверных дождливых земных русских родных моих дорог…
Хочу на пути небесные, где нет земной пыли и тьмы дождливой…
Когда Отче?..
…Матерь мама мама мама! мати?..
И ты хочешь уйти?..
И ты хочешь оставить меня во тьме в ливне этом глухом на дереве этом одиноком?..
Матерь мама мама не уходи!..
…И тогда я плачу и хочу сойти с дерева.
И тогда я плачу в ливне и хочу сойти с дерева и удержать матерь мою…
…Мама мама! не уходи… не оставляй меня…
И тут бьют вспыхивают раскидистые развалистые слепящие знобкие молнии и текут стоят ливни глиняные и кладбищенская гора податливая сползает откатывается отодвигается.
И ползет оползень сель глина текучая густая безысходная адова.
И древо осиянных молний ветвистых в небе агатовом стоит ослепляет бродит полыхает!..
И тут кладбищенская гора раскалывается разверзается и в трещинах являются выглядывают мертвые в давних потраченных потлелых выжидающих саванах гробах своих, как недозрелые птенцы в расколотых прежде срока яйцах скорлупах хрупких.
И гора мертвых движется ползет в ливне текучем к церкви сгоревшей и глядят белеют мертвые.
О Господи!..
Оле!..
И я стою берегусь дрожу умираю уповаю хоронюсь на смоковнице одинокой а под смоковницей стоят Муж в багряной милоти и Генералиссимус-Азраил Ангел.
И гора текучая кладбищенская идет грядет ползет на нас. Алчет взять утопить поглотить необъятная топкая бездонная нас нас нас… да…
И глядят из саванов и гробов рухлых ветхих земляных древлих усопшие..
…О Боже! о нощь о мама я хочу домой в кривую сладкую железную кровать свою блаженную сиротскую продрогшую!
И тогда Генералиссимус-Азраил Оборотень содрогается и хочет бежать Он.
Я вижу с дерева! я вижу с дерева при молниях стойких что он дрожит, что трубка с табаком колхидским дрожит дрожит мается трепещет в его узких монгольских горских устах.
Я вижу что он хочет бежать…
Тогда Муж в милоти говорит ему:
— Не беги… Еще не пришло время восстанья воскресенья убиенных мертвых твоих.
А только выглянули из могил они.
А когда выйдут к тебе — не убежишь.
Ибо велики кладбища твои… Но близки сроки…
…И близки сроки!..
О Господи! да что ж Ты?..
И Ты уходишь?..
И тут утихает усмиряется умирает вянет чахнет изнемогает изникает ливень глиняный покорный.
И гаснут гинут молнии покорливые.
И гора сель оползень встает и не движется более гора гора могильная воскресшая загробная невольная.
И гора не движется и мертвых вновь поглощает сокрывает до времени хоронит.
Господи доколе уходишь?..
О Боже! Отче!..
…И тут с колокольни обгорелой сходит слезает блаженный умиротворенный тихий Иван Илья-В Поле Скирда звонарь Руси одинокой.
И у него в хваткой смертной руке вырванный язык било колокольное. Вырвал он судорожно предгибельно язык колокольный пред огненной кончиной своей.
Но кончина не свершилась…
И от него пахнет паленым волосом, потому что огонь уже тронул задел взял его, но ливень спас его. И потушил волосы и тело его горящее.
И он плачет и он весь дрожит радостный, потому что уже умер он преставился переселился в огне, но ливень градовый тучный тяжелый непроходимый святой нежданный нечаянный спас его.
И он весь дрожит и плачет и трясет машет вырванным напоследок тунным колокольным языком-билом:
— Отче! Иисусе!.. Иль Ты со мной Отец Вечный мой?..
Иль Ты со мной с мимошедшим с тленным с пианым грешным мною?..
И Муж в милоти гладит Ивана Илью-В Поле Скирду по седой обгорелой голове его и обгорелым рукам его.
— Пойдем со мной Иван Илия в больное хворое поле русское.
Пойдем со мной Иван звонарь к русским храмам сиротам моим.
Пойдем звонарь к колоколам русским молчащим таящим уповающим.
И ты вернешь язык било звон гуд праздник красный русский колоколам молчащим брат обгорелый мой? — и Он улыбался а потом пошел от смоковницы.
И Иван Илья-В Поле Скирда весь плакал весь был в слезах как прежде колокольня его в струях блаженных ливня.
И торопко суетно побежал он вослед за Мужем, бия вия ногами в трофейных немецких сапогах шумно в свежей дождливой земляной гуще тине как охотничья собака в камышах топких.
Но Муж в милоти шел неслышно на водах шумящих на глинах текучих и только касался их ступнями летучими…
И уходил и возвышался на водах шумящих бегучих щедрых щедробегущих.
…Отче!..
Ты? Ты? Ты?..
И только раз на земле этой Ты живой во плоти земной являешься быстротечному суетному человеку.
И не всякий узнает Тебя…
Отче но я узнал.
Отче, на Руси правда — стёжка торёнка тропинка, а ложь — поле необъятное топкое.
Да в дождь и в снег не обойтись без тропинки… Да!..
Оле! Господи и Ты — Тропа Стезя святая одна на Руси неоглядной… Отче!..
И я Иван Илья-В Поле Скирда в Поле Беда и я Иван Илья Звонарь Твой бегу бегу тщусь за Тобой Отец мой!..
И еще в руке Спаса была малая свеча и Он зажег её от угольцев церкви и она взялась затрепетала в руце Его и была в перстах Его как малая церковь кроткая горящая.
И они уходили…
И уходила с ними изобильная богатая сизая дымная туча, в которой метались вились бились ветвистые колосистые огненные молнии как жемчужные рыбы в темной реке наводненья.
И они уходили и туча богоданная отзывчивая уходила с ними, как привязанная, как послушная.
И они уходили и уходила с ними туча-река с рыбами-молоньями.
И только мать моя Анастасия в вологодской кружевной ночной безвинной беззащитной своей рубахе неслышно шептала метала вслед им:
— Отче! устала я от дорог стезей руських… аз ведь днипровская сарафанница византийськая дальная полянка беглянка…
И устала от стезей Руси многокровавых…
Господь мой егда же призовешь мя мя мя от трудов земных к небесному упокоенью к небесным селеньям блаженным?
Когда Господь мой?..
И Он обернулся.
И Он обернулся.
И он обернулся на малый земной шепот матери моей.
И свеча горела в руце Его.
И Он обернулся на малый шепот скоротечной матери моей, потому что знал чуял Он мир сей от движенья лапки муравья лесного до лучезарного тайного хода ночной безымянной неизбывной звезды.
И Он обернулся на шепот матери моей и на стенанья ея и сказал напоследок улыбаясь пресветло:
— Дщерь моя… Подругиня полевая вольная моя… Сын твой последний ждет тя на дереве, как птенец некормленный.
Иди с ним до срока моего…
Ибо одиноко дитя…
Ибо одиноко люто ныне человеку на Руси без меня…
Но грядут сроки…
Но грядут времена…
Жди дщерь моя…
Жди Русь Святая моя…
…Жду жду жду жду Отче…
Да гляди — коса моя златая прочахла на ветрах и стала аки солома ломкая… И побились потратились порушились древлие сарафаны кумачники терема византийские заветные моя. И ночная сокровенная руськая рубаха моя мокра от вдовьих слез…
Но я уповаю…
Но Муж в милоти багряной со свещой горящей кроткой уже уходил вместе с Иваном-Ильей звонарем погорельцем.
И туча уходила с ними за кладбищенскую гору Фан-Рамит.
…Отче! и только однажды на земле этой Ты живой плотяной трепетный как летнее сквозное пуховое облако небесное Ты живой во плоти земной являешься улыбчивый являешься быстротечному человеку…
И не всякий узнает Тебя.
И я дитя и я отрок малый ночной вешний не узнал Тебя но почуял Отче на одинокой смоковнице под ливнем глиняным и молниями трескучими сырыми благодатными…
Но! но! но!
Но Ты явился мне еще однажды в подмосковном икшанском летнем березовом лесу лесу лесу, когда матерь Анастасия купала меня в медном тазу в воде солнечной льнущей льняной доброй шелковистой воде воде воде и потом дала мне блюдце гжельское и сказала:
