Пятёрка отважных - Александр Осипенко

— Был, — невесело отозвался Данилка. — Полицейский один, всё подбивал разведать, где партизаны. Говорил, что и сам партизан. А потом подносил коменданту хлеб-соль.

— Уж не Зыль-Бородыль ли?

— Он самый…

— Его ты больше всех остерегайся, — предупредила Густя. — Я сама слышала, как он папе рассказывал, что начальник полиции приказал ему найти партизан. Лучше я с отцом поговорю. Пусть он коменданта попросит…

5

Как только Данилка с Густей отошли от дома, бабушка схватила Кешку за ухо и так сильно закрутила, что оно сразу же покраснело.

— Теперь видишь, что ты натворил? — ругалась она. — Всё про бдительность болтаешь, а сам уши развесил. Что теперь с Сергеем Ивановичем делать будем? В доме ему ни одной минуты оставаться нельзя.

Конечно, Кешке было и обидно, и стыдно перед Лёвой, что бабушка так неуважительно его осрамила — и за ухо накрутила, и отругала. Но он хорошо понимал — бабушка на все сто процентов права, как говорил ихний комдив, товарищ Супрун.

— Может быть, спрячем Сергея Ивановича в Страховом подземелье? — подал он мысль.

— Я ничего плохого не хочу сказать о Максимке, но он знает Страхово подземелье не хуже нас с тобой, — напомнил Кешке Лёва.

Бабушка даже руками всплеснула.

— Ах, чтоб вас!.. Всюду вы, где надо и где не надо, лезете. Может быть, и в Летописцевой келье побывали?

Кешка с Лёвой переглянулись. О Летописцевой келье они отроду не слыхали.

— А где она, та келья? — спросил Кешка.

— Потом, Кешка, потом, — нетерпеливо отмахнулась бабушка. — Нету времени бары растабарывать. Беги в сарай да вытащи тележку, а я Сергея Ивановича подготовлю.

Кешке дважды приказывать не надо. Минуты через две тележка на двух резиновых колёсах стояла возле крыльца. Теперь осталось только вынести Сергея Ивановича и отвезти в безопасное место — в загадочную Летописцеву келью.

Интересно, где она? Не иначе где-то далековато, если понадобилась тележка.

Бабушка взяла Сергея Ивановича под мышки, Кешка с Лёвой — за ноги. Хотя Сергей Иванович был очень исхудавший — одна кожа да кости — но всё равно нести человека в бессознательном состоянии и тяжеловато, и неудобно. Кешка с Лёвой крепко сопели носами, кряхтели, как те старые деды, но всё же помогли бабушке вынести Сергея Ивановича во двор. Там его положили на тележку. Бабушка сходила в дом, принесла подушку, одеяло, большущий, видимо, ещё дедушкин, тулуп.

— Вот что, детки мои, — сказала она Кешке с Лёвой, — становитесь по сторонам, поддерживайте, чтобы человек, не дай бог, не свалился, а я впрягусь в оглобли.

Бабушка поплевала на ладони, тихонько сдвинула тележку с места и направилась к калитке в кладбищенской ограде, которая находилась почти напротив их дома. От этой калитки тропинка вела только к почернелой от дождей и слякоти часовне.

Вот чудо! Уж где-где, но там никакой кельи не было. Может быть, бабушка хочет спрятать Сергея Ивановича в часовне? Но в ней же нет ни двери, ни окон, да и крыши, считай, не осталось. Одни дыры.

Часовню Кешка осмотрел в первую очередь, когда остался у бабушки. В ней лежали кресты, упавшие на кладбище от старости, и кое-какие инструменты, чтобы не таскать их из местечка, если кому надо выкопать яму, оправить могилу либо поставить новый крест или памятник. Больше ничего интересного в часовне не было. Снаружи, правда, к ней вплотную примыкала толстенная стена, подпиравшая часовню.

Возле стены ещё кое-как держались три каменных креста, поставленные на могилах братьев Крайских, которые жили в Петербурге, но умирать почему-то приезжали в Велешковичи. Эти братья Крайские собирали и записывали в окрестностях Велешкович различные предания, старые песни, поговорки и изречения, рисовали заветные места, вырезали из деревьев удивительные вещи в самых глухих закоулках Даньковского леса.

С тех пор, как умерли братья Крайские, прошло, может быть, лет пятьдесят, а до самой войны в Даньковском лесу, рассказывали, всё находили ихние вырезанки. Под кручей глубокого оврага, среди кустов крушины и малинника, перед глазами вдруг возникала молодая русалка с распущенными волосами; на краю болотного озерца, где по земле стлался ивняк, кто-то видел деревянного уродливого лешего, который ходил в гости к водяному; а с вершины старого дуба следила за всем, что делается на земле, дивная птица.

Старики рассказывали, что и стену возле часовни возвели Крайские. Но бабушка на Кешкин вопрос, правда ли это, ответила кратко и выразительно: ложь.

Кешка ещё раз окинул взглядом часовню, которая уже была видна между стволов деревьев, подумал: «Видимо, бабушка просто так вспомнила Летописцеву келью, потому что в этом углу кладбища никакой кельи нет и быть не может».

Тем временем бабушка подкатила тележку к крыльцу из трёх ступенек, которые вели в часовню. Кешка очень удивился — раньше двери в часовне не было, а теперь, видимо, совсем недавно, появилась. Зато старые, трухлявые кресты, валявшиеся тут, куда-то исчезли. Инструменты, однако, остались. В углу, слева, лежали ломы и лопаты, два топора, верёвки, а в ящике — молотки, клещи, кельма и всякая другая разная мелочь. Посреди часовни стоял столик на трёх ножках, на нём лежал великоватый, железный, покрашенный чёрной краской крест. И ещё одно изменение заметил Кешка. Стена напротив двери напоминала крышку большого сундука — вдоль и поперёк её опоясывали металлические ленты на заклёпках, к ним неизвестно ради чего крепились два латунных шара, над которыми щерили пасти сказочные существа — так вот на этой стене теперь висели три закоптелые иконы в простых рамках, но под стеклом.

К удивлению Кешки и Лёвы, бабушка вытянула из кармана большущий ключ, сунула его в пасть того чудовища, что сидело над латунными шарами, и трижды повернула его. Потом она сняла одну из икон, повернула латунный шар, и сразу же на том месте, где висела икона, образовалось квадратное отверстие. Бабушка сунула руку в отверстие — что-то железное лязгнуло, заскрежетало, словно кто-то провёл рашпилем по сковороде.

— А теперь, детки мои, помогите открыть дверь, — попросила она Кешку с Лёвой.

Втроём они взялись за латунные шары, и дверь, хотя и неохотно, открыла глазам каменный склон стены и крутоватый спуск в подземелье. Слева от входа в подземелье, в нише, спрятанной от любопытных глаз, стоял фонарь «летучая мышь». Бабушка зажгла его.

— Пойдём теперь за больным, — сказала она.

6

Максимке завязали глаза. Кто-то взял его за правую руку, ещё кто-то — за левую. Повели.

Куда? Может быть, в секретную тюрьму — Максимка где-то читал, что такие тюрьмы существуют на белом свете, — а может быть, на расстрел. Перед расстрелом — Максимка знал об этом также из книг — осуждённым всегда завязывают глаза.

Расстрела Максимка не боялся. Чего его бояться, если есть верные друзья. А во всех книгах пишут и во всех фильмах показывают, что верные друзья приходят на выручку в самую последнюю минуту, не надо только терять надежды. Максимка надежды не терял, верил — друзья что-нибудь придумают.

Испугался Максимка только тогда, в фургоне, когда вдруг услышал за спиной чужой голос, оглянулся и увидел перед лицом ствол парабеллума — фашистского пистолета.

Если бы не этот парабеллум, то Максимка бросился бы под ноги женщине, и — ищи ветра в поле. Но от пули далеко не уйдёшь. С ней шутки плохи.

Поэтому Максимка не стал убегать. Он осуждённо подумал: «Попался», — и почувствовал, как похолодело под ложечкой, а в животе что-то больно забурчало.

— Ком, ком, — поманила его пальцем женщина, но парабеллума не опустила. — Иди сюда, мальчик…

Максимка сделал три несмелых шага. Девушка схватила его за ухо. У Максимки сразу пропал страх. Подумаешь, пускай себе крутит ухо. Ему, Максимке, не привыкать. Мало ли его крутили за уши родные сёстры. Вытерпел! И теперь вытерпит.

Конвоиры сначала тянули его по сходням вверх, затем — вниз. Максимке показалось, что сходни опускались глубоко под землю.

Наконец конвоиры остановились. Развязали Максимке глаза. По ним больно резанул яркий свет. Максимка выдержал слепящий свет, оглянулся.

Посреди комнаты стояло кресло с высокой позолоченной спинкой. На нём, скрестив руки на груди, сидел плотный мужчина с лысой головой, большущими ушами и синими жёсткими глазами. За его спиной ярко горели толстые свечи. Огонь свечей отбивался от зеркала, стоявшего за ними, резал глаза Максимке.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил лысый.

— Максимка… Савик…

— А меня — Кресендорф… Фриц Кресендорф, — сказал человек в позолоченном кресле. — Я — начальник полиции и СД Велешковичского округа.

Максимка сразу догадался, что это тот самый Кресендорф, о котором говорила Густя и который приказал Густиной мачехе найти подпольщиков. «Ну, и страшилище, — подумал Максимка. — Безобразное страшилище!..»