Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1 - Яна Анатольевна Седова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед мировой войной, когда посетил лавру Почаевскую блаженнопочивший Патриарх сербский Димитрий, типография занимала огромный трехэтажный корпус за лаврской колокольней, имела до 100 000 кг. шрифта, 8 машин скоропечатных, одну ротационную, механический двигатель, словолитную, переплетную, стереотипную, фотографию, цинкографию, слесарную, столярную мастерскую, две книжных лавки, выпускала кроме богослужебных, школьных и народных книг еще 5 периодических изданий. Работающее при ней типографское братство доходило до 120–150 человек, а ежегодный оборот в последние перед войной годы превышал 150 000 рублей. В находившемся при типографии огромном цейхгаузе-складе был такой запас почаевских изданий, что когда временно занявшие Почаев австрийские войска пожелали очистить тот цейхгауз под конюшни, то трое суток выносили книги».
Заведующий этой изумительной типографией архимандрит Виталий (Максименко), впоследствии архиепископ РПЦЗ, был человек незаурядный. Рано осиротев, он сумел выучиться в семинарии и поступить в Киевскую духовную академию. Изгнанный оттуда за участие в мелком студенческом бунте, год просидел школьным учителем в глухом селе, добился отмены волчьего билета, заодно приведя в порядок разваленную школу, и поступил на второй курс Казанской духовной академии, где позже принял постриг. В Почаев был назначен в 1902 г. и вскоре возведен в сан архимандрита.
Вспоминая в одной из своих книг о. Виталия как «аскета-монаха, страшно худого, с выразительными глазами», в другой книге В. В. Шульгин описывал первое впечатление от него так:
«Худое лицо, впавшие глаза. Он строго постился и спал на голых досках, быть может, на этой деревянной скамье, где я сидел.
Редкая бородка, не стриженная, а потому, что не растет волос. Я не думал тогда, что так же изображают Христа. От этого человека исходило нечто трудно рассказываемое. … архимандрит Виталий как будто бы „что-то“ знал, чего я не знал, а может быть, никто не знал. И это единственно важное „что-то“ было настоящей сущностью этого человека. А внешность его и слова, которые он негромко произносил, были то неважное, что соединяло его с миром. Так тихо горящая лампадка есть то, что самое важное в келии. А остальное, стены, пол и потолок, скамьи и стол с куском хлеба, на нем лежащим, — только неизбежная дань суетному миру.
Простые люди чувствовали благостное „что-то“ этого аскета. И шли за ним».
В защиту о. Виталия Шульгин выступил даже с кафедры Государственной думы: «Во-первых, это аскет, затем это настоящий подвижник, который душу и тело отдал народу. Ведь многие из вас, гг., только говорят о народе, а этот человек день и ночь с ним, он всего себя отдал народу, он всегда с ним, и когда он с многотысячными массами, стекающимися в Почаев, и когда он проходит по Волыни».
Действительно, архимандрит Виталий, еще юношей заявивший: «пойду в народ служить, как уже давно решился», принимал по двести человек в день, терпеливо разбирая их духовные и житейские просьбы. «…доступ в мою келию никому не возбранен, идут все, кому нужно, — писал он. — В дни собраний народа я всегда почти бываю с ним на дворе».
Всего семью годами старший о. Илиодора, его начальник стоял гораздо выше его по силе духа, по авторитету. Впрочем, у двух монахов было много общего: личный аскетизм, нацеленность на общественное служение, крайне консервативные политические убеждения. Поэтому сработались очень легко.
Через несколько лет биограф о. Илиодора писал:
«О. Виталий нашел в нем очень деятельного помощника.
В свою очередь о. Илиодор был полон глубокого почтения и уважения к своему учителю. И даже теперь он говорит о нем с чувством глубокой благодарности…
Около 1½ года провел о. Илиодор бок-о-бок с о. Виталием и многое позаимствовал у этого знаменитого пастыря».
Единение с паствой, бесчисленные проповеди с амвона и под открытым небом, патриотический дух, крепкие выражения, даже жесткое ложе — все эти обычаи о. Илиодор перенял у архимандрита.
Проповеди под открытым небом
В дни отпустов на лаврском дворе проводились беседы «на животрепещущие для народа темы», своего рода лекции, заполнявшие внебогослужебное время. Например, на праздник Троицы 1907 г. такие беседы происходили днем и затем после вечерни.
Здесь-то в полной мере проявил себя ораторский талант о. Илиодора. Получив в свое распоряжение огромную аудиторию под открытым небом, он с жаром взялся за дело.
«— К колокольне, братья, к колокольне! — звал он богомольцев. — Беседовать будем.
И посылал собирать народ.
— А мы в это время песни петь будем. Ну, начинайте за мной!
И все запевают „Царю Небесный“».
Говорил, конечно, на свою излюбленную тему, — о трагическом положении, в которое попала Россия, отступив от седой старины и исконно русских начал. Атмосферу этих бесед он передал со свойственной ему нескромностью:
«Под открытым небом у Почаевской высокой колокольни стояло несколько тысяч простого народа. Это он собрался послушать беседу монаха. Монах стоял на высоком месте и громким голосом рассказывал народу о том, что теперь делают на Руси Святой проклятые безбожники. Народ слушал, плакал, а по временам, когда монах особенно возвышал голос и поднимал руки к небу, он, тоже поднимая руки и смотря на небо, громко вопиял: „умрем, умрем за Царя, за Русь, за Веру!“. Беседа монаха чередовалась с могучим народным пением молитв. Картина была величественная, поразительная».
Впрочем, даже апологетическая биография о. Илиодора вынуждена признать, что «флегматичные хохлы» «сначала довольно равнодушно отнеслись к его проповеди»: «Бреше щось таке монах и нехай его».
Но он быстро нашел путь к сердцу волынского землероба. Явившийся вскоре в Почаев столичный корреспондент отмечал, «что монах имеет огромное влияние на толпу, знает ее психологию, умеет завладеть ее вниманием. Он говорит с народом на понятном ему языке, пересыпая свою речь шутками и анекдотами». Выходцу из простой семьи, о. Илиодору ничего не стоило сбросить с себя интеллигентский флер и заговорить так, как говорили на его хуторе, с «острыми казацкими словцами».
Не имея в своем распоряжении никаких технических средств, священник ухитрялся говорить так громко, что его проповедь была слышна на базарной площади.
Беседы имели успех. Слушатели занимали не только лаврский двор, но и деревья и заборы. «Часто можно было видеть, как в базарные и ярмарочные дни продавцы и покупатели бросали свои воза и целыми часами слушали горячего проповедника».
Без доли смущения о. Илиодор описывал царивший вокруг него ажиотаж: «Но вот монах кончил свою проповедь. Он сделал жест, чтобы народ расступился и дал ему дорогу. Народ разбился на две стороны и всюду слышалось: „спаси, Господи! спаси, Господи! Батюшка, побеседуй еще!..“. Но батюшка шел в свою келью, так как был слишком утомлен двухчасовой непрерывной речью. Народ
