Случайно - Али Смит

— Нет, неправда. Она сама упала.

— О, — сказала мама.

— А, — сказал Майкл.

— Она лежала на перилах, и вдруг — раз и упала, — сказала Астрид.

— О, — повторяет мама. Снова пауза, только Амбер позвякивает ножом и вилкой по тарелке.

— Это случилось на пешеходном мостике, — говорит она. — Там, над шоссе А14.

— Вы могли кого-то убить, знаете ли, — произносит Майкл. — Она могла попасть в лобовое стекло, например.

— Ага, — говорит Амбер.

— Но этого не случилось, правда? — быстро спрашивает мама.

— Нет, — отвечает Астрид.

— Все живы, — говорит Амбер, разламывая хлеб пополам. — Короче говоря, это все я, она тут ни при чем, не надо ее наказывать. Если собираетесь кого-то вздрючить — то давайте меня.

Мама Астрид промокает рот салфеткой, потом смотрит на Майкла, потом на свои часы — и устремляет взгляд в окно.

— Надо посмотреть гарантийный талон, — говорит Майкл, глядя на Еву, потом на Астрид, на Амбер — и уже никуда, в пространство за головой Амбер. Тянется за бутылкой, подливает себе вина. — Все обойдется, — говорит он, кивая.

Мама снова начинает есть, как будто ничего не произошло. Вот это да! Майкл тоже ест. Магнус опустил глаза в тарелку и молча жует. Астрид смотрит на него сбоку — он красный как рак. Но никто больше не поднимает тему разбитой камеры. Никто не говорит об этом до конца вечера и на следующий день, а на третий день Астрид уже совершенно уверена, что все забыли о происшествии.

Id est — полная форма для i. е., то есть i. е. — сокращение для id est. Это другой способ сказать «то есть», латинское выражение, вот что означает id est.

Астрид рассказывает Амбер про мобильник в школьной мусорке, за который по-прежнему платят абонентскую плату, и никто ничего не знает. Рассказывает ей про Лорну Роуз, Зельду Хауи и Ребекку Каллоу. Про то, что раньше они с Ребеккой дружили. Рассказывает, как нашла письма своего отца, Адама Беренски, к маме — нашла в столе матери, в самом низу под свидетельствами о рождении, страховкой на машину, документами на владение домом и т. п., она умыкнула всю пачку, и мама даже не заметила, и с тех пор она хранит их дома, в носке, спрятанном с другом носке в портпледе у себя под кроватью. Она пересказывает Амбер прекрасные строки из его писем id est (то есть) наизусть: ты для меня — Начало Начал, ты научила меня истинной верности. Будь у меня в глазах по видеокамере, я бы снимал каждый восход, каждое утро, пока я жив, а в конце подарил бы тебе готовый смонтированный фильм. И тогда бы ты узнала, какое счастье — знать тебя, просыпаться с тобой рядом. Ты — бесконечное прекрасное лето, лето, что длится полгода, с мая по сентябрь, день за днем, день за днем — сплошь ласковое солнышко и теплый ветерок. А я — стая птиц в вышине, что скользят по твоему небу. Ты даешь мне крылья. Глядя на тебя, я осознаю, что я — единственный человек на Земле, способный подобраться столь близко к солнцу. Только не расплавь мой воск! (ну, как Икару, сыну Дедала из греческого мифа).

Она описывает Амбер фотографию, где он сидит за рулем синей машины, дверца распахнута. Одну ногу он выставил наружу. На нем джинсы. Он темноволос и худощав. На нем рубашка в сине-белую клеточку — можно разглядеть сквозь лобовое стекло. Позади машины кусты, за ними — новые современные дома. На дороге — лист, упавший с дерева перед тем, как была сделана фотография.

Руки у него сложены на груди — ладоней не видно. Глаза то ли смеются, то ли просто прищурены.

И он клал в чай сахар.

Эти слова срываются с губ Астрид, словно нагретые камешки — как в том салоне, где маме делают массаж, от них на коже еще долго остаются красные следы.

Амбер отрывает длинный стебелек травы у самого корня, берет его в рот и снова ложится на спину. И долго-долго смотрит на Астрид, прищурив глаза от яркого солнца. И ничего не говорит.

Верхушки деревьев колышутся над ними, и через миг они сами ощущают порыв ветра, который за миг до того потревожил листву.

Амбер не будет весь день.

Сначала Астрид слоняется по дому. Потом бродит по саду. Потом идет в деревню. По пути она вспоминает, как они с Амбер снимали в Норвиче.

— Встань здесь, — сказала Амбер, указав на первую же видеокамеру на вокзале Норвича, под прицелом которой они оказались, сойдя с поезда. И просто снимай ее ровно минуту. Да, просто тупо снимай целую минуту.

Астрид сидит на скамейке напротив деревенской церкви. Наблюдает за дорогой. Она ровно минуту смотрит на свои часы, на каждое дерганье секундной стрелки. За эту минуту — по ощущению, ужасно долгую — ни-че-го не происходит.

— Целую минуту? — спросила Астрид. — Да кто будет смотреть такую запись дольше пяти секунд, подумаешь, дурацкая бесполезная на стене камера с крошечным радиусом?

Амбер закатывает глаза и потом смотрит на Астрид с таким выражением, будто Астрид — непроходимая тупица, и тогда она быстренько включает камеру, настраивает автофокус и направляет на ту, другую камеру Та изворачивается и «глядит» на нее. Камеры типа снимают друг друга.

На солнце стало слишком жарко. Оно как гигантский красный глаз. Астрид встает. Подходит к военному мемориалу, рассматривает дохлые искусственные цветы на двух венках. Она дотрагивается до каменного постамента, он так раскалился на солнце, что долго пальцы не выдерживают. С тех пор, как его воздвигли, солнце нагревает мемориал каждое лето.

Она дергает ручку церковной двери. Заперто. На двери записка: ключ спросить у того-то по адресу: такая-то улица от второго перекрестка (карта прилагается).

Церкви теперь запирают. Мера против вандализма.

А что, если вы — вандал? Вы тоже можете пойти и попросить ключ.

Но тогда все поймут, что вы и есть вандал.

А вы можете сказать, что где-то потеряли ключ, а преступник, по-видимому, подобрал его и совершил акт вандализма.

Или — вдруг сам хранитель ключа и есть вандал, и время от времени устраивает погром, а потом подстраивает так, будто кто-то приходил за ключом и расписал стены краской из баллончика, переломал скамьи и т. п.?

Вообще-то, не совсем правда, что за целую минуту, что она отсчитала, ничего не произошло. Вокруг летали птицы, разные насекомые. Вороны или как их там каркали в раскаленном небе. Как сейчас. По ту сторону ограды тянется высокое белое растение, борщевик называется, что ли. За шестьдесят секунд оно наверняка выросло еще капельку, незаметно для человеческого глаза, так бывает. В тени как заведенные копошатся пчелы, снуя туда-сюда из цветов, спеша к своим ульям, трутни там еще целы-невредимы, с ногами, ведь еще лето, все замечательно существует в своем собственном мире и в ритме этого мира, вне зависимости от того, что некто вроде Астрид о нем не подозревает или пока просто не знает. У церковной двери — камень в форме сердца с надписью: «- 1681». Под ним на самом деле лежит человек, скончавшийся в 1681 году, т. е. когда-то давно он жил и дышал, как вот она, а теперь он или она, неважно (на камне нет имени, только год, ни даты, ни месяца), т. е. то, что от него осталось, покоится здесь уже более трех столетий, а когда-то жил или жила себе спокойно в этой самой деревне. И солнце нагревало камень каждое божье лето на протяжении всего этого времени, как в ту бесконечную летнюю пору, так и в нынешнюю эпоху экологических катастроф. Прежде Астрид как-то не замечала, что почти все предметы имеют зеленый оттенок. Даже камень зеленоват. Древесина, из которой сделана дверь, коричневая с таким зеленоватым налетом, это из-за долгого пребывания под открытым небом. Какой насыщенный цвет. Будь у нее камера, она бы просто снимала сам цвет целую минуту, чтобы позже можно было как следует рассмотреть, каков он на самом деле.

Она садится на корточки в тени у церковной двери и вглядывается в самую глубь зеленого. Возможно, если она будет глядеть очень внимательно, она что-то поймет о природе зеленого, что ли.

Но надо ли думать о людях, погибших в войнах прошлого века, или о том, кто лежит под этим камнем — сердцем, как, скажем, о том мальчике, который за минуту до смерти пробежал мимо библиотеки, или о девочке, которую нашли мертвой в лесу? Или о людях на планете, вот сейчас, в эту минуту умирающих от голода, потому что им нечего есть? Или о животных, погибающих в далеких странах от нехватки пищи и воды? Или о тех, кто участвует в этой войне, которой как бы не должно было быть, впрочем, в ней погибло не так много народу, меньше, чем в настоящей войне.

«— 2003».

Астрид пытается вообразить кого-то, ну например девочку своего возраста, умирающую где-нибудь в далекой пыльной стране из новостей типа от бомбежки. Она представляет Ребекку Каллоу на койке в больнице, где и не слыхали о более-менее современном оборудовании. Вообще-то, трудновато представить. Вот в школе тоже учителя только и говорят, что об экологии, о всяких видах, которые вымирают и т. п. И это происходит повсюду, постоянно, это очень серьезно, истощенные животные и дети в госпиталях по телевизору, люди, зашедшиеся в крике, потому что рядом — террорист-смертник, или американский солдат, убитый в какой-то дыре, но довольно трудно заставить себя по — настоящему переживать за всех этих людей, трудно врубиться, что это важнее, чем оттенки зеленого цвета. То есть, про «Дворец карри» было, конечно, легко, потому вот он стоит, тут же, прямо напротив. Но когда они с Амбер подошли поговорить с индийцем из ресторана, он помотал головой и сказал, что это местные духи слегка повеселились, что это никакой не вандализм и не расизм, и он явно не хотел, чтобы они там снимали, и сказал, уходите, уходите. Пока они разговаривали, он не сводя глаз смотрел через их головы на кучку подростков, что стояли у забегаловки на той стороне и наблюдали за ними. Амбер оглянулась на них и заметила: похоже это и есть местные духи, а? Индиец молча скрылся в своем «дворце». А из забегаловки вышел мужчина и, встав позади мальчишек, стал смотреть на них с Амбер.