Революция 2. Начало - Александр Сальников

Ожидать их было голодно. Война разорила Шломо, а британская разведка все не спешила «будить» агента Сиднея Райли.

Декабрь пятнадцатого выдался холодным. Петроград казался Шломо вмерзшим в лед пароходом. Трубы его едва чадили. Палубы заносило белой ледяной крупой. Команда забилась в трюм и молила о спасении или скорой смерти. Вокруг царило уныние и отчаяние.

В один из таких тоскливых дней на Невском проспекте Соломон повстречал Уточкина. Полуголодный и плохо одетый Сергей Исаевич поразил его диким и больным взглядом. Едва узнав Соломона, он тут же попросился сыграть с ним в бильярд по рублю за шар. Когда Шломо отказал, сославшись на спешку, бывший авиатор расплакался. Смахивая с ресниц замерзающие слезы, Уточкин признался, что не ел уже три дня и с трудом стоит на ногах.

Соломон долго отпаивал его водкой и горячим чаем в ближайшем трактире. Величайший спортсмен и сорвиголова, участник перелета из Санкт-Петербурга в Москву, первым поднявший моноплан с Комендантского аэродрома, хлебал жидкие щи и нес откровенную чушь. Сверкая безумными глазами и заикаясь, Уточкин рассказывал Шломо, что повстречал во время прогулки императора и тот пригласил его — великого русского авиатора — в гости: обсудить перспективы воздушного флота. Что завтра, ну или уж послезавтра — наверняка, когда спадет жар, Сергей Исаевич отправится в Зимний дворец на утренний кофий к царю.

Розенблюм смотрел на этого некогда блестящего, глубокого и светлого человека, и сердце его наполнялось горечью. Уточкин был окончательно и бесповоротно безумен.

Конечно, к императору бывший авиатор не попал. Его снова вернули в психиатрическую больницу св. Николая Чудотворца. Сбежать оттуда еще раз Уточкину было уже не суждено. «Забытый всеми, — прочел Соломон чуть позже в «Петроградской газете», — недавний герой толпы скончался под новый, одна тысяча девятьсот шестнадцатый год от кровоизлияния в легкие».

История с безумным авиатором произвела на Шломо сильное впечатление. Пересчитав оставшиеся фунты, он решил покинуть фешенебельный номер «Англетера» и переехать в Апраксин переулок — в небольшую каморку своего антикварного магазина.

Раньше Соломон использовал ее в качестве маленького персонального музея, хранящего экспонаты его наполеоновской коллекции. Теперь же небольшая комната в три на четыре метра стала ему еще и спальней, гардеробной и кабинетом.

Единственный оставшийся у него бизнес шел плохо. Антикварные диковинки стали не нужны в холодном и голодном Петрограде. Мука и керосин набирали цену. За два месяца хлеб прыгнул с двух с полтиной рублей за пуд аж до двадцати пяти.

Окруженный золоченым оружием, фарфором, книгами и гравюрами, Шломо кутался в плед и грел руки над дрожащим пламенем примуса. Его тусклый свет, заменяющий дорогое электричество, призрачно колебался и выхватывал из холодного сумрака комнаты вещи, которых касались пальцы великого Бонапарте. Корсиканского лейтенанта от артиллерии, ставшего императором. Предметы, на поиски которых Розенблюм потратил гору наличных и двадцать лет жизни.

Зима подходила к концу. Заканчивались и деньги. Раз в неделю Шломо доставал из шкафа модный английский костюм и ехал по клубам. Покерный стол не давал ему пропасть с голоду, но, конечно же, не решал всех проблем. Грешным делом Шломо начал даже задумываться, не продать ли за бесценок часть коллекции, чтобы вложиться в сахар и крупы.

К счастью, до этого не дошло. Амплуа продуктового спекулянта всегда внушало Соломону омерзение. Отложив идею с торговлей едой до самых черных времен, он решил вернуться к старому ремеслу соблазнителя женщин. Шломо уже в деталях продумал изящную аферу с женитьбой, когда о нем все же вспомнили в доме на Французской набережной.

— Сидней Джордж Райли, — представил Шломо молодому лейтенанту секретной службы капитан Скэйл. — Наш внештатный сотрудник в Петрограде. Он будет вашим вторым номером.

— Освальд Рейнер, — без особой теплоты протянул руку агент.

Соломон внимательно рассматривал его прямой англосакский нос, надменные скулы и тонкие волосы, зачесанные на пробор. Глядел, как презрительно выгибаются узкие губы лейтенанта, когда он оценивающе скользил по лицу Шломо своим рыбьим взглядом. Породистому британцу явно не нравилось, что в компаньоны ему выбрали еврея-перебежчика в поношенном сюртуке. Лейтенанту, которому на вид не было и тридцати, сорокатрехлетний Соломон, должно быть, казался безнадежным стариком.

Второму номеру полагался от Интеллидженс Сервис довольно скромный гонорар и сорок фунтов на представительские расходы. Еще ему полагалось не задавать лишних вопросов. А посему, когда Рейнер велел Шломо сблизиться с петроградскими масонами, он только пожал плечами.

— Особое внимание необходимо уделить, — будто сопливого школяра, важно наставлял Соломона лейтенант, — персонам из высшего света, правительства или думского собрания. Главная характеристика — склонность к рискованным предприятиям и неприязнь к Григорию Распутину.

Шломо ухмылялся, топорща тонкую щеточку усов. В масоны словно магнитом тянуло любителей острых ощущений, а уж если говорить о ненависти к Старцу — тут каждый второй в Петрограде готов втихомолку поворошить его грязное белье. Но на деле все вышло сложнее.

Соломон дернул за все ниточки — без результата. Не интересен был петроградским масонам обнищавший антиквар. О выходе на лиц из правительства и приближенных к императору и речи не шло. О членах Государственной думы удалось разузнать лишь то, что многие из них состояли в ложе под названием «Роза», входившей, в свою очередь, в «Великий Восток народов России».

Эти жалкие сведения достались Шломо большим трудом и немалыми деньгами. Пришлось даже добавлять из гонорара. Среди русских масонов бушевала паранойя. Законспирированы они были не хуже революционеров. Не существовало даже масонского знака, по которому вольные каменщики опознают друг друга в цивилизованных странах.

Все, чего смог добиться Соломон, — очаровать госпожу Соколовскую и напроситься к ней в ученики. Тира Оттовна была далека от политики и занималась больше историей русского масонства. Ее маленький кружок, что собирался в Музее изобретений и усовершенствований на Мойке, важно именовался ложей, но по сути не имел никакого влияния. Это не мешало госпоже Соколовской носить гордое звание Досточтимого Мастера и регулярно собирать взносы со Шломо, стойко выдержавшего весь этот цирк с Комнатой Размышлений, петлей на шее, ходьбой в одном ботинке и обнажением левой груди.

Всякий раз, возвращаясь с этих бестолковых посиделок в свою каморку, он в измождении падал, не раздеваясь, на узкий диван. Разговоры с экзальтированными дамочками о будущем многострадальной России и бородатом развратнике и мздоимце Распутине отнимали у него все силы, но ни на йоту не приближали к цели.