Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

— Тобе-то легко вино полкам рассылать, — начал со скрытым раздражением князь Андрей большой, но великий князь громко рассмеялся.

— Не бойсь, Андрей, — сказал он весело, — в Москве хватит и на полки братьев моих…

Иван Васильевич заметил, что Андрей большой смутился, а другие братья были довольны, матушка же ласково улыбалась.

— Яз, — продолжал великий князь, — и черным людям московским и посадским велю бочки браги и пива на площади выкатить…

— Добре, добре, сыночек, — весело сказала Марья Ярославна, — днесь ты отца своего мне напомнил. Любил он, Царство ему Небесное, народ-то потешить…

Начался обед, и беседа стала по-родственному мирной, но к концу трапезы старая государыня исподволь и осторожно начала печаловаться перед Иваном Васильевичем о братьях его младших, дабы им уделил он что-либо из добычи своей…

Мрачным огнем загорелись глаза великого князя.

— Нет у меня добычи, — сурово молвил он, — то все дары не мне, сыну твоему, а государю московскому. У них же и даров довольно, а добычи и своей девать некуда…

— Полон-то ты вот у них отнял, — начала было Марья Ярославна.

— Яз и у себя его отнял! — хрипло крикнул Иван Васильевич. — Разуметь надобно, что Господа новгородская не смирилась совсем, а токмо зло затаила. Кругом же нас вороги все. Надо иной раз и нам корысть свою смирять для ради Руси православной.

Наступило тяжелое молчание, злое молчание. Марья Ярославна побледнела. Иван Васильевич тяжело дышал, а глаза его грозно глядели на братьев. Пересилив себя, он сказал матери почтительно:

— Матушка, ведаешь ты, что не хочу яз зла братьям моим. Ведаешь, что отцу, когда мне на смертном одре был он, клятву яз дал любить, не обижать своей братии, но токмо не во вред государству. Блюду сие, матушка, и буду блюсти. Вы же, братья мои, разумейте, что единение нам надобно, что много еще ворогов у Руси православной. Латыняне все с ляхами и немцами, а с ними и вороги наши исконные — татары поганые. Вот и сей часец мне о них думать надобно. Пока служилые татары здесь, мне с Даниаром-царевичем тоже думать надобно…

Иван встал из-за стола и, помолившись, снова обратился к матери:

— Ведай, матушка, слово твое всегда доходчиво до сердца моего…

Марья Ярославна успокоилась, обняла сына и молвила:

— После, Иванушка, яз побаю с тобой о семейном-то нашем. Днесь тобе по приезде дел-то и других много…

Затворившись в покое своем сам-четверт с дьяками Федором Васильевичем Курицыным да со Степаном Тимофеевичем Бородатым и казначеем своим Димитрием Владимировичем Ховриным, государь думал о ближних делах, которые надобно вскоре все начать.

— Перво-наперво, — сказал он, — надобно отпраздновать нам победы свои.

— Истинно, — согласились казначей и оба дьяка, а Бородатый добавил, что начать надо завтра благодарственными молебнами во всех церквах, а государю со всем семейством и братьями молебен у митрополита слушать в соборе Михаила-архангела…

— После, яз мыслю, — сказал Иван Васильевич, — бочки с брагой и медом на площади выкатить. По полкам же раздать водку и мед. О сем ты, Митрий Володимирыч, с дворецким моим обмысли и все приготовьте. Засим в столовой избе на всех нас, на всех князей служилых, бояр, воевод и дьяков трапезу изготовь.

— Все будет исполнено, государь, — сказал, вставая и кланяясь, Ховрин, — разреши мне токмо сей часец идти к дворецкому, дабы борзо нарядить все…

Когда ушел казначей, великий князь сурово молвил:

— Не миновать нам рати с Литвой и Польшей, да и с немцами. Они все против нас заедино. Не миновать нам рати и с Ордой…

Государь помолчал и добавил:

— Ныне же яз видел, яко братья мои на Шемякин путь вступить хотят по жадности и по зависти. Они токмо о собе мыслят, а до Руси им дела нет…

— Господа же новгородская, — сказал Бородатый, — пока затаилась, а нож за спиной доржать будет…

— Истинно, Степан Тимофеич, — согласился Иван Васильевич, — а мы еще всех сил своих не собрали. А ты, Федор Василич, как о сем мыслишь?

— Заткнуть пасть, государь, удельным-то, — ответил Курицын, — дабы не лаяли и не огрызались…

— И яз так мыслю, — зло усмехнувшись, молвил великий князь. — Наперво надобно, чтоб смут удельных у нас больше не заводилось на радость ворогам. Подумайте-ка оба, чем братьям-то рот заткнуть, что им дать. Давать же надобно умно и строго, дабы очень-то у них глаза не разгорались. Руки ведь у них вельми загребущие. После молебной пред обедом мне скажите, а яз с матерью еще о сем побаю. Так же ныне с Даниаром-царевичем подумайте: надобно нам Менглы-Гирееву дружбу добыть, а через него и с турками поладить, дабы султан за спиной Ахмата был, а Менглы-Гирей — за спиной Казимира. С Даниаром-то после сам побаю и приласкаю царевича. Ведь из его татар более пятидесяти у Новагорода погибло.

Иван Васильевич потянулся и добавил:

— Ну, идите с Богом, а яз отдохну малость после обеда. Вон Саввушка и постелю мне постелил. Утре жду вас.

Всенародное празднество на Москве было устроено на Анфима, сентября третьего, когда девкам навеститься пора приходит…

С утра празднично в этот день в городе стольном. Торговцев в ларьках и с лотками вразнос тьма-тьмущая появилась везде на площадях и на улицах. Гомон и шум, словно торг начался великий во всех углах и закоулках, но все еще чинно и пристойно кругом, ибо службы еще идут по всех церквах и колокола еще звенят по чину священному там, где надобно. Девки же все в праздничных венцах и в лентах перемигиваются с парнями, разряженными в вышитые рубахи, однорядки и кафтаны. Старики, старухи и женки около ларьков ходят: одни сбитень пьют горячий, другие пряники покупают…

— Будь здрав, государь! — загремело кругом.

Только дошел государь до столовой избы, как народ повалил со всех сторон на площадь, где уж с телег княжих бочки с медом, брагой и пивом скатывали. Хороводы кругом завертелись, песни со всех сторон звенят, а торговцы и торговки с лотками снуют меж людей, кричат на все голоса:

— Сбитень, сбитень горячий!..

— Колобков, колобков!..

— Кулага есть сладкая, кулага с калиной!..

В посадах же, кроме княжих бочек с медом, брагой и пивом, осаждает народ и кабаки государевы с зеленым вином, с водкой, что с ног валит и молодого и старого.

Подымаясь по красному крыльцу в горницы столовой избы, Иван Васильевич оглянулся на веселившийся народ и крикнул громко братьям своим:

— Сколь же веселья-то будет, когда мы все за един татар побьем! Станет Русь вольной, Бог даст, сгинет Орда!..

— Да здравствует вольный государь на Руси святой! — звонко крикнул дьяк Курицын.

Государь со всеми гостями своими уже садился за стол, и митрополит уж читал молитву перед трапезой, а могучие клики народа в честь государя все еще гремели по всем площадям и улицам московским.

Глава 8

Дела свои и чужеземные

Уйдя на время из столовой избы, где уж который вот день шел пир, Иван Васильевич заперся у себя в опочивальне с казначеем своим Ховриным.

На пиру во главе всех были братья оставлены, а распоряжения их выполнял верный дворецкий великого князя Данила Константинович.

— За что иное, а за пир яз спокоен, — с насмешливой улыбкой молвил великий князь, — а ты расскажи, как с казной моей, какие дела правишь?

— Ныне, государь, все подарки новгородские по спискам принял яз. Велики они! Почитай, пятая часть всей казны твоей будет, а с добычей-то и вполовину станет.

— Ну, сие все прибытки не моей, а государевой казны, — сказал с довольством Иван Васильевич. — Токмо у меня не одни прибытки, а есть и дачи великие.

— Истинно, государь, — живо отозвался казначей, — один князь Юрий Василич задолжал тебе столь, что ему в пору за долг свой отдать половину удела.[20] Роста же не платит, и ништо не выплачивает.

Великий князь горько усмехнулся и прервал Ховрина:

— Не бойсь. Брат-то мой Юрий — воевода знаменитый. Его ратные дела много более дают того, что яз ему даю. Опричь того, ни жены у него, ни детей нет. Все едино удел его за Москву пойдет. Недуг у него тяжкий…

Иван Васильевич глубоко вздохнул и замолчал в печальном раздумье.

— А Андрей-то меньшой… — осторожно начал Ховрин, — ведь еще более от казны твоей брал…

— И о сем ведаю, — перебил его снова Иван Васильевич. — Ты обмысли вот, какие дары лучше будут Даниару-царевичу. Избери ему седло с убором из золота и серебра с самоцветами да шубу — всего на полсотни рублев московских, да в отвес ему серебром полсотни рублев.

— А не жирно ему, басурману?

— В обрез, как надобно, — засмеялся Иван Васильевич, — нужен он нам, дабы тайно с Менглы-Гиреем крымским и султаном турским сноситься. Опричь того, царевич пятьдесят татар своих погубил в походе сем.