Жорж Санд, ее жизнь и произведения. Том 2 - Варвара Дмитриевна Комарова

Далее идут строки, напечатанные в «Correspondance», стр. 116:

«К счастью, я могла купить чистенькую обстановку, превосходную для здешних мест, но какой не захотел бы наш мужик. Нужно было необычайно хлопотать, чтобы раздобыть печку, дрова, белье, – чего угодно. Вот месяц, что я считаю, что устроилась, и я все еще лишь накануне этого устройства.

Здесь телега проезжает 3 лье в 5 часов, судите об остальном! Нужно два месяца, чтобы изготовить пару щипцов. В том, что я вам говорю, нет преувеличения. Догадайтесь сами обо всем, чего я вам не говорю об этой стране. Я смеюсь над этим, но я немного помучилась из боязни, чтобы моим детям не пришлось много страдать.

К счастью, в моей амбулатории все в порядке. Завтра мы уезжаем в монастырь Вальдемоза, поэтичнейшее местопребывание на свете! Там мы проведем зиму, которая только что началась и скоро окончится. Вот единственное счастье в этой стране.

Я в жизни не видала природы более очаровательной, чем на Майорке»...

Говоря затем о некоторых денежных затруднениях и о необходимости, в которую она была поставлена – занять 3000 фр. на довольно тяжелых условиях через некоего Нуньеца, прося поэтому M-me Марлиани устроить ей платеж по этому векселю либо через г. Ремиза, либо через ее поверенного, Жорж Санд в конце письма прибавляет:

«Я буду писать к Леру из монастыря со спокойной головой.

Если бы вы знали, чего только я ни должна делать. Я почти сама готовлю. Здесь ведь и другое удовольствие: невозможно достать прислугу. Слуга – грубиян, ханжа, ленивец и обжора, настоящий сын монаха (кажется, здесь все они – дети монахов). Нужно было бы целый десяток их, чтобы справиться с той работой, которую исполняет ваша славная Мари. К счастью, горничная, которую я привезла из Парижа, очень преданная и согласна исполнять всю черную работу, но она недостаточно сильна, и я должна помогать ей.

Кроме того, все стоит очень дорого, а питание затруднительно, когда желудок не переносит ни прогорклого масла, ни свиного сала. Я начинаю привыкать к этому, но Шопен болен всякий раз, когда мы не сами приготовим ему его кушанья.

Словом, наше путешествие сюда во многих отношениях ужасное. Но раз мы здесь, мы не могли бы выехать, не подвергнув себя плохой погоде и не втянувшись в новые и новые издержки. И, кроме того, я потратила много мужества и выдержки на то, чтобы устроиться здесь. Если Провидение не слишком будет немилостиво ко мне, надо полагать, что все самое трудное уже осталось позади, и что мы пожнем плоды своих трудов. Весна будет прелестна. Морис поправился, он надеется, что однажды у него вырастут даже икры. Я буду работать и учить своих детей. К счастью, их занятия до сих пор не слишком пострадали. Они очень прилежны со мной. Соланж почти всегда премилая после морской болезни. Морис уверяет, что она выплюнула весь свой яд».[83]

Итак, все эти мелкие и крупные неурядицы как-нибудь обошлись бы, если бы наступившая вдруг местная зима, т. е. нечто вроде тропических ливней, не сделала вскоре пребывание в Son Vent совершенно невозможным и не испортила в конец уже пошатнувшееся здоровье Шопена. В одну прекрасную ночь полил дождь, вроде бывшего во дни Ноя, а к утру вся окрестность была затоплена и неузнаваема. Но затопленными оказались и бедные путешественники.

...«Дом Ветра» сделался невозможным для житья. Стены были так тонки, что известка, которой были побелены наши комнаты, надулась как губка. Что касается меня, то я никогда так не страдала от холода, хотя, в сущности, было не очень холодно. Но для нас, привыкших к отоплению зимой, этот дом без печей окружал наши плечи, как ледяной плащ, и я чувствовала себя точно парализованной. Мы не могли привыкнуть к удушающему угару бразеро (испанские жаровни), а наш больной начал хворать и кашлять. С этого момента мы сделались предметом ужаса и отвращения для населения»...[84]

Дело в том, что майорканцы, опередив на много десятилетий открытие палочки Коха, справедливо считали уже тогда чахотку болезнью заразной (что казалось Жорж Санд верхом невежества, суеверия и эгоизма, – отсутствием той «социальной добродетели», которая учениками Леру считалась краеугольным камнем всякой морали). Узнав, что Шопен болен грудной болезнью, все стали чураться наших бедных путешественников, а собственник виллы, сеньор Гомец, потребовал, чтобы они немедленно выехали, заплатив предварительно за покраску и побелку всего дома, и приобрели все бывшее в их употреблении белье, как зараженное. Положение было критическое.

К счастью, французский консул на несколько дней приютил и отогрел у себя всю маленькую нашу колонию, а затем они решились переселиться в Вальдемозу, приобретя у покидавшей его четы испанских политических изгнанников, до тех пор проживавших там, всю их обстановку за 1000 фр. Надо было лишь выбрать менее отчаянную погоду для переселения туда. 15 декабря выпал редкий в это время года на Майорке, свежий и солнечный осенний день, и Жорж Санд с семейством могла перебраться в Вальдемозу.

Хотя монастырь отстоит от Пальмы всего на 3 лье, но добраться туда было нелегко, ибо дорог на Майорке тогда почти не было. Возница ехал напрямик, не взирая ни на овраги, ни на камни, ни на потоки, так что лишь толстая обивка майоркского экипажа спасла путешественников от синяков и ушибов. Последнюю же часть пути пришлось пройти пешком, ибо никакая таратайка не может взобраться по мощеной тропинке, ведущей туда. Зато виды, открывавшиеся с нее, так необычайно прекрасны, что навсегда врезываются в память. Особенно вид с одного из поворотов этой головоломной горной дороги, вьющейся среди поросших дубами, кипарисами и оливами скал, по краю пропастей, где потоки невидимо шумят под зелеными завесами удивительной растительности.

«Обернувшись, видишь на вершине одной из этих зеленых гор хорошенький арабский домик, наполовину скрытый за веерами кактусов опунций, и большую пальму, свесившуюся над пропастью и нежным силуэтом вырисовывающуюся на небе».

Еще много лет спустя, всякий раз, что Жорж Санд чувствовала припадок сплина при виде парижской грязи и тумана, она, по ее словам, «закрывала глаза и видела, как во сне, эту зеленеющую гору, красноватые скалы и одинокую пальму, затерявшуюся среди розового неба...»[85]

Наконец, благополучно добрались до монастыря, стоящего почти на самом гребне горной цепи Вальдемоза, так что дивная панорама, открывающаяся оттуда, на обеих сторонах горизонта заканчивается полосой моря. Этот картезианский монастырь, лишь