Счастье всем, но не сразу: сверхпопулярная типология личности - Елена Александровна Чечёткина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5. Ошибка доктора Джекила
Вкратце история доктора Джекила такова (напоминаю – для тех, кто читал книгу или смотрел экранизацию, или ввожу в курс дела – для всех остальных). Респектабельный и добродетельный доктор Джекил не хочет портить свой внешний и внутренний имидж существующей в его «Я» примесью – увы! – бессовестного искателя удовольствий; он выделяет эту «примесь»; вполне научным образом, изготовив специальную тинктуру. Под действием препарата телом и сознанием доктора Джекила завладевает «мистер Хайд», который пускается во все тяжкие под возмущённо-сочувственным присмотром Джекила. С течением времени Хайд постепенно набирает силу, «возвращаться» в Джекила (прием того же препарата) становится все труднее, а тут еще – о ужас! – тинктура перестает действовать, так как новые партии ингредиентов для ее изготовления оказываются непригодными: по-видимому, первая партия содержала какую-то необходимую примесь. Под действием последней порции годного препарата Джекил пишет объяснительную записку своему другу, самопроизвольно превращается в Хайда, а тот вынужден покончить с собой дабы избежать виселицы за все дела, сотворенные в процессе своих увеселительных прогулок.
Боюсь, что голый сюжет не вдохновляет на чтение самой повести. А вы все-таки попробуйте, если еще не читали. Тогда поймете, чем конспект отличается от живого произведения.
“… и вот в одну проклятую ночь я смешал все элементы, увидел, как они задымились и закипели в стакане, а когда реакция завершилась, я, забыв про страх, выпил стакан до дна. Тотчас я почувствовал мучительную боль, ломоту в костях, тягостную дурноту и такой ужас, какого человеку не дано испытать ни в час рождения, ни в час смерти. Затем эта агония внезапно прекратилась, и я пришёл в себя, словно после тяжкой болезни. Все мои ощущения как-то переменились, стали новыми, а потому неописуемо сладостными. Я был моложе, все мое тело пронизывала приятная и счастливая лёгкость, я ощущал бесшабашную беззаботность, в моем воображении мчался вихрь беспорядочных чувственных образов, узы долга распались и более не стесняли меня, душа обрела неведомую прежде свободу, но далекую от безмятежной невинности. С первым же дыханием этой новой жизни я понял, что стал более порочным, несравненно более порочным – рабом таившегося во мне зла, и в ту минуту эта мысль подкрепила и опьянила меня, как вино. Я простер вперед руки, наслаждаясь непривычностью этих ощущений, и тут внезапно обнаружил, что стал гораздо ниже ростом… И все же, увидев в зеркале этого безобразного истукана, я почувствовал не отвращение, а внезапную радость. Ведь это тоже был я” [26].
Тут Стивенсон совершенно прав: все субличности – равноправные члены «Я». Заболевание состоит в их разделении, лечение – в интеграции. Процесс этот обычно длительный, может тянуться годами, но «укорочение» времени противопоказано. С диссоциативными людьми оно не только бесполезно (для формирования доверия требуется длительное время, и “преждевременное давление на пациента только усиливает недоверие), но может привести и к прямо противоположному эффекту. Не следует делать ничего такого (особенно в деле оказания помощи ментальному здоровью), что привело бы к повторной травматизации человека, уже и так израненному больше, чем остальные” [3, c.438].
А теперь поговорим об «ошибках» Стивенсона, чтобы, наслаждаясь произведением и эмпатируя феномен МЛ, читатель имел в виду и современное клиническое описание этого феномена. Во-первых, отсутствует абъюз – классический инициатор множественности. (Хотя надо отметить, что множественная личность начинается с абъюза не всегда – и это даже для известных, клинически описанных случаев; необходимыми условиями развития МЛ являются только природная склонность к диссоциации и способность к самогипнозу). У Джекила абъюза нет. Вместо детского стресса – внутренне подавление:
“… но я, поставив перед собой высокие идеалы, испытывал мучительный, почти болезненный стыд и всячески скрывал свои вовсе не такие уж предосудительные удовольствия. Таким образом, я стал тем, чем стал, не из-за своих довольно безобидных недостатков, а из-за бескомпромиссности своих лучших стремлений – те области добра и зла, которые сливаются в противоречиво двойственную природу человека, в моей душе были разделены гораздо более резко и глубоко, чем они разделяются в душах подавляющего большинства людей” [26].
Во-вторых, субличности имеют раздельные памяти (за возможным исключением так называемой личности-хозяина, о которой ниже). У Стивенсона – наоборот: и Джекил, и Хайд знают друг о друге всё. Но это не мешает им относиться друг к другу совершенно по-разному:
“Мои две натуры обладали общей памятью, но все остальные их свойства распределялись между ними крайне неравномерно. Джекил (составная натура), то с боязливым трепетом, то с алчным смакованием ощущал себя участником удовольствий и приключений Хайда, но Хайд был безразличен к Джекилу, и помнил о нем, как горный разбойник помнит о пещере, в которой он прячется от преследователей. Джекил испытывал к Хайду более чем отцовский интерес. Хайд отвечал ему более чем сыновним равнодушием” [26].
В-третьих, обладая раздельными памятями, субличности владеют общим телом, хотя могут представлять его для себя по-другому, в зависимости от субличности – временного хозяина. Этот феномен все же заметен окружающим – на уровне поведения и реакций тела: меняется мимика, голос, рисунок движений (походка и др.), даже рост (сгорбился – распрямился). Но у Стивенсона тело меняется до неузнаваемости, в сущности, это – другое тело:
“ – Сэр, – сказал дворецкий, чье бледное лицо пошло мучнистыми пятнами, – это была какая-то тварь, а не мой хозяин, я хоть присягнуть готов. Мой хозяин, – тут он оглянулся и перешел на шёпот, – мой хозяин высок ростом и хорошо сложен, а это был почти карлик…” [26].
В-четвёртых, собственно расщепления на две (или больше) личности не произошло: отщепился только Хайд:
“В результате, хотя теперь у меня было не только два облика, но и два характера, один из них состоял только из зла, а другой оставался прежним двойственным и негармоничным Генри Джекилом, исправить и облагородить которого я уже давно не надеялся. Таким образом, перемена во всех отношениях оказалась к худшему” [26].
То есть, Стивенсон описывает
