Визбор - Анатолий Кулагин

Так вот, повесть «На срок службы не влияет» была положительно отрецензирована для печати в 1963 году самим Константином Симоновым — мэтром советской батальной литературы. Но главный редактор «Юности» Борис Полевой (из тех писателей, кто раз и навсегда обеспечил себе успешную литературную судьбу одной «идеологически правильной» книгой — в данном случае даже включённой в школьную программу «Повестью о настоящем человеке»; впрочем, молодым талантам помогал, старался напечатать; справедливости ради скажем, что Визбору показались интересными его американские дневники, прочитанные в журнале «Октябрь» как раз в армии) даже при такой авторитетной подстраховке не рискнул её публиковать. Осторожного главреда можно понять: взгляд молодого писателя на армию был слишком непредвзятым, слишком не совпадающим с официозными установками. А редакторское «причёсывание» эту повесть не спасло бы: править пришлось бы слишком многое, и повесть от этого погибла бы. В итоге она так и не была напечатана при жизни её автора, а впервые увидела свет лишь полтора десятилетия спустя после его кончины, уже в «постперестроечной» России. Прочти мы её вовремя — глядишь, не объявляли бы верхом смелости напечатанную в перестройку повесть об армии Юрия Полякова «Сто дней до приказа»…

Критик Лев Аннинский, на исходе 1990-х годов предваряя вступительной статьёй том визборовской прозы, увидел внутреннее противоречие её (прозы) в том, что в ней «вымечтанные приключения книжного мальчика, шестидесятника» погружаются «в крутую реальность». К первой повести это в первую же очередь и относится. Ну разве что мальчик здесь не такой уж и «книжный», а кое-что в жизни повидавший (мы ведь помним, что Визбор даже и в детстве не был «тепличным»). Скорее можно говорить об отголосках советской идеологии, общих местах тогдашнего школьного воспитания, касающихся, в частности, и отношения к войне. «Спасибо вам, ребята, — с пафосом пишет автор, обращаясь к воевавшим в тех же краях советским солдатам, — что вы перетерпели морозы, перестрадали свои раны, что вы остановили хвалёных, и достойно хвалёных, немецких егерей, что вы воевали и победили. Мы ехали по одной дороге с вами, только мы все вернёмся на прекрасных своих вездеходах, которые вам и не снились, а вы вернулись не все. Спасибо вам, ребята, те, которых сейчас так любят называть „отцы“…» Всё сказано правильно, но если бы в такой манере была написана вся повесть, то вряд ли она заслуживала бы чтения спустя так много лет. Но в том-то и дело, что по контрасту с такими эпизодами здесь появляются и другие.

Речь не только о непривычных для советской литературы «низких» деталях вроде «острого кошачьего запаха подъезда» или «антифриза или одеколона „Кармен“» в роли солдатского спиртного (советские солдаты вообще не могут пить, а уж такое!..). И не только о смелых по тем временам аллюзиях на недавнюю эпоху сталинщины («Говорят, что здесь под каждой шпалой лежит человек. То была одноколейная дорога на Воркуту»; «Если б тот, кто придумал такой мороз, приехал бы к нам в Молдавию, его б сразу посадили на десять лет без права переписки!») — это можно было бы списать на другое время. Кстати, как раз в 1963-м, когда решалась судьба повести Визбора, появился в «Новом мире» солженицынский «Матрёнин двор», где нежелательные аллюзии были отодвинуты с современной хрущёвской эпохи на прежнюю, сталинскую. Но много в повести Визбора такого, что на другое время не спишешь. Вот на учениях водитель танка, получивший от генерала абсурдный приказ переправляться через реку, останавливает уже почти ушедшую под воду боевую машину, вылезает на броню и на глазах у начальства начинает сушить на броне промокшие портянки: мол, ты себе командуй, а у меня ноги мокрые… Вот командир в воспитательных целях (борьба с курением) приказывает похоронить окурок — похоронить по-настоящему, на настоящем кладбище, среди настоящих могил. Для этого надо, конечно, долбить мёрзлый грунт. О степени цинизма этой акции речь уже не идёт. Вот новобранцы пытаются изнасиловать стрелочницу, затащив её в вагон… Нет, у тогдашнего Аксёнова и Гладилина такого не прочтёшь. Но главное: такую вещь, внутренне свободную (пусть и противоречивую), мог написать внутренне очень свободный человек. Именно бард, хотя бы и начинающий. Ведь авторская песня, не зависевшая от редактора и цензора, оказалась, как вскоре станет ясно, самой свободной сферой творчества в искусстве поздних советских десятилетий. Любопытно, кстати, что в повести цитируется одна из первых песен Высоцкого — «Зэка Васильев и Петров зэка»: «У нас любовь была, но мы рассталися…».

В письмах Аде таких деталей армейской жизни, конечно, нет. Не прочтём мы там и признаний вроде этого: «Не нравится нам в армии. Мы двигаем оригинальную двойную лопату и разрабатываем различные планы. У Вовика вот какая созрела идея: закрыть на всё глаза и три года перетерпеть». Благодаря повести проступает по-настоящему суть визборовской формулы-парадокса: «блеск и нищета армии». Второго в повести, пожалуй, даже побольше, чем первого. И есть что-то не то ремарковское, не то хемингуэевское (два эти писателя стали «культовыми» для поколения оттепели) в обшей неказённой атмосфере этой повести, даже в самом её названии. Вообще-то фраза «на срок службы не влияет» — армейская поговорка, применяемая, как пишет Юрий в письме, «во всех случаях жизни». Но здесь, в повести, она означает, что на срок службы не влияет «лирическое настроение», не влияют любовные переживания, молодость и весна. Закончится она, служба, всё равно вовремя. Никакой комбат Снесарев по прозвищу «Николай Палкин» (солдатское прозвище культивировавшего телесные наказания в армии императора Николая I) этого не изменит. Почти как у Хемингуэя, назвавшего один из своих романов «Прощай, оружие!». И ещё невольно напоминает эта повесть Визбора автобиографическую же повесть о войне другого барда, фронтовика, которую тот тоже пишет в эту пору и которая выйдет в 1961 году в нашумевшем альманахе «Тарусские страницы», вызвав со стороны официозной критики упрёки как раз в «ремаркизме» и «дегероизации». Эта повесть — «Будь здоров, школяр!» Булата Окуджавы. Герой Визбора и герой Окуджавы порой очень похожи друг на друга — например, в общении с девушками, которых они по неопытности своей стесняются (Костя Рыбин краснеет и признаётся: «Такого позора я ещё никогда не испытывал» — а всё оттого что в разговоре, заикаясь, не нашёлся сказать ничего более подходящего, чем нелепая фраза «В-в-вечер сегодня х-хороший…»).

«У него проза шла хуже стихов. Он, конечно, был поэтом». Автор этих слов, друг Визбора, учёный-биолог и писатель Александр Кузнецов, вспоминает, что Визбор ратовал за письмо метафорическое, с подтекстом, и оно в полной мере проявилось в его поэзии. А для прозы был нужен, наверное, другой язык, который давался Визбору меньше. Может быть, оно и так, но заниматься прозой Юрию будет интересно и впредь, к этой стороне своей творческой работы он будет относиться серьёзно. Да проза, требующая усидчивости и сосредоточенности, и не потерпела бы иного отношения.