Постоянная должность - Айзек Азимов

Дорис до сих пор еще не знала истинного положения дел. С поразившей его мягкостью она повторила свой вопрос:

— Но из-за чего же это началось?

— Фостер предупредил меня, что полиция не принимает версии о несчастном случае. Я полагаю, что кто-то сообщил об этом полиции.

— Но зачем же? Зачем создавать новые неприятности?

— Некоторые любят создавать другим неприятности. А кое-кто даже считает это своим гражданским долгом. Все дело в том, что факультет с удовольствием примет версию о самоубийстве, чтобы на этом покончить, особенно если удастся возложить вину на меня. Проклятые дураки не знают, какую бурю они накликают на себя.

— Но…

— Никаких «но». Это — убийство. И они это чувствуют, иначе не старались бы распустить версию о самоубийстве. У Ральфа всегда под рукой был цианид натрия; чтобы убить себя, достаточно было положить в рот несколько кристаллов. А поставить эксперимент, чтобы понюхать цианистый водород? Никто не станет кончать с собой каким-то особо сложным способом, который может не сработать, когда в твоих руках — прямой и безотказный.

Его мысли опять переключились на другое. Опасность безработицы еще раз отступила на задний план перед опасностью быть обвиненным в убийстве.

----------

-

* Плющ является в США символом университета (особенно в северо-восточных Штатах). — Прим. пер.

ГЛАВА 11

В эту ночь Брэйд спад крепко, без снов. Сказались волнения последних дней и опустошившее его возбуждение вчерашнего вечера.

Утро встретило его дождем — пасмурное, как и его настроение. То, что вчера перед сном казалось ему благородной битвой, теперь вспоминалось с отвращением — перебранка рыночных торговок. Опасности снова нависли над ним, выхода не было. Можно, конечно, предположить, что те, кто с особой энергией поддерживает версию самоубийства, особенно боятся другой — убийства. А кто больше всего боится ясности в этом вопросе? Конечно, сам убийца. Хорошо, но означает ли это, что Рейнк или Фостер убили Ральфа? Черт побери! Он отодвинул свою порцию яичницы с ветчиной и подумал: какие же у того или другого могли быть основания? Мотивы? Все происшедшее с самого начала зависело от мотива. Он обратился к Дорис:

— Я поеду в университет.

— Сегодня?! В воскресенье?!

— Именно потому, что воскресенье. Я собираюсь поработать над записями исследований Ральфа.

— Зачем?

— Ты слышала вчера Рейнка, не так ли? Он считает, что работа у Ральфа шла плохо и что я в этом не смогу разобраться.

— А ты сможешь? — спросила Дорис спокойно.

Вся оборона Брэйда неожиданно рухнула:

— Я не уверен, но мне надо это выяснить. Мне следует закончить его работу и показать этим… этим ублюдкам кое-что.

— Ты знаешь, я страшно боюсь, — прошептала Дорис.

Поддавшись внезапному порыву, Брэйд встал, подошел к Дорис и обнял ее за плечи:

— Боязнью делу не поможешь. Нам следует бороться, и мы будем. Вот и все.

Она прислонила голову к его груди в закрыла глаза:

— Да, дорогой, — но тут же оттолкнула его, услышав стук каблуков спускавшейся Джинни, и крикнула ей: — Ты опаздываешь, Вирджиния, и тебе придется есть холодную яичницу.

Когда Брэйд, повернул автомобиль с Пятой улицы на Юниверсити роуд, он увидел два кирпичных шпиля административного корпуса, возвышавшиеся среди зелени Университетского городка. Весь городок показался Брэйду чужим — сейчас здесь не было оживленного движения, шелеста шин, звука моторов и бензиновой гари. Да, университет выглядел непривычно чужим и враждебным. Возможно, он казался таким потому, что сегодня воскресенье, а возможно, потому, что сам Брэйд больше не считал все это своим. Накануне вечером что-то произошло. Он порвал узы, принял как свершившийся факт, что больше не является частью университета.

Даже автомобильная стоянка казалась враждебной. Она не была, как обычно, забита до отказа — стояли только три машины. Чужим было и здание химического факультета — всегда открытые деканат и химический музей заперты, звук шагов Брэйда гулко разносился в воскресной тишине.

Брэйд поднялся на четвертый этаж. Все двери лабораторий и кабинетов заперты, коридор погружен в темноту. Он включил свет и прошел половину коридора до бывшей лаборатории Ральфа. Достал цепочку с ключами и, быстро перебрав их, нашел нужный. На мгновение удивился, сам не понимая почему: на цепочке висел лишний ключ. С внезапным острым беспокойством Брэйд вспомнил, что детектив в пятницу вернул ему ключ Ральфа. Брэйд понял причину беспокойства: этот детектив не собирался оставить дело в покое, должно быть, он допускает мысль, что было применено насилие.

Тетрадей Ральфа было пять, все аккуратно пронумерованы, и Брэйд наугад открыл одну из них. У Брэйда в кабинете имелись копии этих записей, но, если Ральф был таким же, как и остальные аспиранты, на оборотной стороне оригинала могли сохраниться какие-нибудь черновые записи и заметки, может быть, очень существенные.

Брэйд быстро перелистывал страницы и думал о том, что Ральф, несомненно, был чрезвычайно аккуратен: записи ясные, краткие и до крайности точные. Брэйд помнил еще те тетради, в которые Кэп Энсон неразборчивым почерком, но скрупулезно заносил результаты исследований к своей диссертации, — пожалуй, Ральф превзошел даже этот образец пунктуальности.

Записи велись так, будто Ральф полагал, что любой, кто будет их читать, обладает лишь самыми элементарными знаниями. (С чувством вины Брэйд поймал себя на мысли, что, возможно, Ральф писал это для него.) Черт возьми, тогда он, несомненно, разберется: ему нужно только поменьше опасаться математики. Итак, начнем по порядку!

Он возвратился к тетради номер один. Первые страницы были посвящены тому периоду, когда Ньюфелд занимался под руководством Рейнка. Перечислялись работы, которые были прочитаны перед тем, как приступить к фактическим исследованиям, приводились аннотации этих работ, а также собственные выводы и теории. Все это было очень аккуратно и превосходно изложено. Брэйд вспомнил, что однажды уже просматривал эти записи года полтора назад, когда Ральф только что стал его аспирантом.

Изучая тетрадь, Брэйд не мог не удивиться тому, как мало нервозность и неуравновешенность Ральфа сказались на его работе. Записи казались совершенно бесстрастными. «Профессор Рейнк указывает на противоречивость утверждения…», или: «Профессор Рейнк, кажется, не убежден тем, что…» Даже разрыв с Рейнком был отмечен лишь такой фразой; «Сегодня я последний день аспирант профессора О. Рейнка». Никакого упоминания о ссорах, никаких самооправданий или враждебных выпадов. Одна эта фраза на всей странице, и больше ничего.