Невеста императора - Игорь Ефимов

— О да!.. Меммий Симмах приносил нам ее. Скажи, зачем тебе понадобилось упоминать там, что император не разбрасывал золото во время триумфа?

— Но этот стыд был известен всем римским мальчишкам… На стенах писали оскорбительные надписи о скупости Гонория… А я, прикосновением поэтической строки, обратил жалкое в возвышенное: «Тот, кто сердцем народным любим, может не думать о том, как за деньги любовь покупать…»

— Однако сотней строк выше ты прославляешь Стилихона за потоки серебра, которыми он орошал толпу во время своего триумфа… А о выступлении императора в сенате — не лучше ли было промолчать? Гонорий молод, он не мог еще овладеть ораторским искусством… Зачем было напоминать об этом провале?

— Но опять же я обращаю пренебрежение пустой риторикой в добродетель нашего правителя… Нет-нет, Паулинус, поэмы мои взвешены и продуманы очень тщательно. Но вот эпиграммы!.. Тут моя погибель… Несколько лет назад я имел неосторожность написать эпиграмму на Адриана, да-да, который нынче стал префектом Рима… Он-то, видимо, и ищет моей погибели… Мне нужно срочно написать стихотворение в его честь… Что-нибудь не очень помпезное, но с этаким поворотом…

Я слушал лихорадочный шепот Клавдиана и думал, что если бы Тибр вышел из берегов, он и от этого бедствия пытался бы отгородиться строчками своих стихов. Как часто люди даже перед лицом приблизившейся угрозы продолжают хвататься за привычное и посильное, вместо того чтобы отстать наконец от суеты и заняться самым трудным и важным — собственной душой.

Так и мои прихожане.

Они терпеливо выслушивают мои проповеди о том, как держать сердце открытым для Слова Божьего. А потом приходят ко мне за советом и так же терпеливо выспрашивают, каким приемом скорее можно подбить Господа пособить им в мелких заботах: какую молитву читать для успешного замужества дочери, к какой иконе ставить свечку для защиты от засухи, какие мощи лучше помогают в торговых сделках…

Я принес Клавдиану тюфяк и одеяло, чтобы он не замерз ночью. Обещал на следующий день одолжить мула у кого-нибудь из моих прихожан.

Но наутро его не оказалось в церкви. Видимо, что-то испугало его, и он ушел до рассвета. Так и не знаю, что с ним сталось. Его бывшие друзья на мои вопросы не отвечали, отводили глаза. Или заявляли, что давно уже порвали с этим человеком. Люди в ту пору часто исчезали вот так, без следа, и даже расспрашивать об их судьбе было небезопасно.

Только бронзовая макушка Клавдиана еще некоторое время служила местом состязаний между голубями на форуме Траяна. Но вскоре и статуя опального поэта исчезла с постамента и отправилась в плавание по реке забвения.

(Меропий Паулинус умолкает на время)

Нет, не могу дальше откладывать дорогое воспоминание.

Я в доме Фалтонии Пробы.

Вилла обращена главным балконом к морю. Оно раскачивается внизу, роет пляжный песок. Позади — лесной амфитеатр. Отара крошечных овец ползет вдали по горной луговине.

Хозяйка ведет меня из комнаты в комнату, показывает, объясняет:

— Отец строил эту виллу, не выпуская из рук письма Плиния к Галлу. Архитектору был дан наказ: все должно быть точь-в-точь как в Лаврентийском поместье Плиния Младшего, которое он описывает в этом письме. Да, вплоть до слюдяных окон из спальни на веранду. В остальных комнатах сдадимся новизне и вставим стекла. Но в спальне пусть будет слюда…

Фалтония Проба невелика ростом. Начинает полнеть. Но движется быстро и решительно. Есть люди, для которых вежливость и такт — это долгое кружение обтекающих слов, растянутый танец сближения. У нее не так. Я и получаса не пробыл в ее доме, а уже чувствую себя своим. Принятым. Будто пропадавший неведомо где родственник приехал наконец с визитом. Уж не знаю, что дядя Паулинус написал ей в письме про меня.

— Видите, комнату для занятий отделили от наружной стены коридором. Это действительно поглощает шум. Когда наши колоны работают в саду, они могут хоть песни горланить… Следующая комната сделана в форме абсиды. Шкаф в стене — это только для тех книг, которые могут понадобиться в любую минуту. Главная библиотека — в галерее, глядящей окнами на цветник… Да, сплошные левкои. Я не хочу отступать от вкусов отца. Да и Плиния — тоже. Часть уже распустилась. В саду — шелковица и смоквы. Аллея — из буков. А розмарин не прижился. Как мы ни старались.

Откуда-то из боковой двери вылетают две борзые и кидаются мне наперерез. Но, убедившись, что я отказываюсь подыгрывать им и изображать бегущего оленя, отходят к хозяйке, идут за ней, принюхиваясь и ловя рассеянные касания ладони. Дядя Меропий рассказывал, что в доме Фалтонии Пробы всегда было много собак. Вели они себя очень пристойно, но даже при жизни ее мужа предпочитали следовать за ней и ложиться у ее ног. К великому смущению хозяина.

— …Конечно, невозможно построить дом, защищенный от всех ветров. Или от полуденной жары. Но отец все продумал таким образом, что при любой погоде в доме найдется несколько комнат с очень приятной температурой. А в зимние холода мы начинаем топить, и теплый воздух растекается по трубам под полом до самых дальних помещений. Конечно, топим и в летнее время, когда хотим понежиться в бане. Я распорядилась приготовить ее сегодня перед ужином. Вам и вашему слуге будет приятно смыть дорожную пыль. Нет, не возражайте — дров кругом полно, они нам ничего не стоят. А вы должны пройти через все банные пытки: сухую и влажную парную, тепидарий, холодный бассейн, горячий. Кстати, из бассейна вам будет видно море — это придает купанью особый вкус…

…Когда приедет моя дочь, она покажет вам свои любимые пляжи… Вы обязательно должны дождаться Деметру… Это каких-то три-четыре дня… Сколько вам лет?.. Ну да, вы почти ровесники с ней… Тем более что все эпистулы Пелагия хранятся у нее… Я и не смогу их отыскать без ее помощи… От меня вы можете получить лишь устные воспоминания. О чем бы вы хотели в первую очередь?.. О да, он делился со мной очень многим… Больше, чем с другими… Да, рассказывал и о юности в Бордо. Он называл этот город по-старому: Бурдигалла.

Не знаю, каким образом и в какой момент это произошло, но помню очень ясно — вдруг все друзья отца стали говорить, что нет лучше места для учебы, чем Бордо. Образование — довольно странный товар: ты платишь за него деньги вперед, а о качестве узнаешь много лет спустя, когда приходит время пускать полученные знания в дело. Остается загадкой, каким образом далекий провинциальный город сумел завоевать репутацию центра учености даже среди скептичных римских умников.

Нет, я не думаю, что знаменитый стихотворный цикл Авсония о преподавателях Бурдигаллы сыграл здесь роль успешной рекламы. Но в какой-то мере эти стихи проливают свет на дух той жизни. Когда читаешь строчки, пронизанные таким теплым и искренним чувством, невольно возникает что-то похожее на зависть. Думаешь: не могли пустые люди оставить по себе такую долгую и добрую память в поэте.

(СНОСКА АЛЬБИЯ. У меня под рукой есть отрывок из оды Авсония одному из риторов Бурдигаллы — Дельфидию:

Твое блистало всюду красноречие —    Вне города и в городе.Когортой ли начальствовал претория    Иль был в суде провинции,Защитой став для тех, чья опорочена    И жизнь, и имя доброе.Был счастлив ты среди наук, в спокойствии    Любя Камен занятия…Ты не был вознесен во время смутное,    Когда тиран господствовал.)

А какое разнообразие преподаваемых предметов в университетах Бордо! Риторика, грамматика латинская и греческая, философия, юриспруденция, медицина, математика, история…

Пелагий сознавался мне, что философия не очень влекла его в студенческие годы. Он называл ее «сухой нянькой»: может присмотреть за подрастающим умом, но грудным молоком не напоит. Правда, в Бурдигалле он зачитывался Сократовскими диалогами. Однако Сократ для него стоял особняком. Ибо был лишен высокомерия мудреца. Не ставил себя над толпой, а лез в самую гущу ее — тормошил, жалил, тревожил. Сократ никогда не принял бы титул «гениального». Рядовой человек любит заслоняться от высокого и требовательного духа, отправляя его в ссылку на пьедестал, объяснял Пелагий. «Ему-то легко — он гений», — говорит обыватель. И перестает относить слова говорящего к себе лично. Сократ же варился в самой людской каше и не давал вытолкнуть себя наверх. Пелагий называл его лучшим христианином до Христа.

Да и от христианства Пелагий ждал и хотел того же: чтобы оно пронизывало каждую минуту жизни человека. Впоследствии друзья и ученики спрашивали его, почему он не станет священником. «Ага, теперь я вижу, — поднимал он палец с шутливой укоризной. — Вы хотите слушать меня только раз в неделю, по воскресеньям, а в остальные дни забывать обо мне с чистой совестью».